Процесс 193. Дело о пропаганде в империи. Список подсудимых и приговор в окончательной форме

B истории политических судебных процессов царской России мы должны уделить должное внимание так называемому про­цессу 193-х. Он известен также под названием «Большого про­цесса». Царское правительство подводило в этом процессе итоги своей борьбы с революционными народниками-пропагандистами.

Этот процесс был «большим» во многих отношениях. Число при­влекавшихся к дознанию было, по воспоминаниям современни­ков, огромным. Жандармы производили аресты в большом числе городов и населенных пунктах России. B Петербург были свезены арестованные из 37 губерний. Расследование дела длилось 4 года, т. e. такое продолжительное время, которое было необычным даже в истории политических процессов в России, не отличавшихся быстротой следствия. B предварительном заключении многие пробыли до четырех лет. Судебное рассмотрение продолжалось с 18 октября 1877 г. по 23 января 1878 г., т. e. более трех меся­цев. Ha этом деле жандармы, следователи, чины прокуратуры и судебного ведомства строили свои надежды на продвижение по служебной лестнице. Этим в значительной степени объясняется широкий объем деятельности по делу различных представителей власти. Однако несмотря на ©се старания собранные материалы недали возможности посадить на скамью подсудимых большинство из привлеченных к дознанию и вынести обвиняемым такие при­говоры, которые вполне отвечали бы желанию правительства.

Одна из обвиняемых по этому процессу, Якимова, сделала некоторые подсчеты. Часть привлеченных к суду обвинялась в нескольких преступлениях, но основная масса подсудимых обви­нялась в принадлежности к политическому обществу, ставившему своей целью ниспровержение в более или менее отдаленном буду­щем существующего в Российской империи государственного уст­ройства. Таких обвинямых было 175 человек. Следующее по чис­ленности место занимают обвиняемые в распространении проти­воправительственной агитационной литературы - 117 человек.

Автор воспоминаний о процессе 193-х рассказывает, что ра­бота пропагандистов началась во многих местностях с весны 1874 года. Пропаганда велась также путем распространения про­тивоправительственной литературы. Многие агитаторы работали по деревням. Аресты первых агитаторов начались еще ранее: уже 12 ноября 1873 г. были арестованы в Петербурге за пропаганду среди рабочих - Синегуб и Стаховский. Оба они были включены в число обвиняемых по процессу 193-x. K осени 1874 года было арестовано значительное число пропагандистов. Как и всегда в таких случаях, администрация держалась своей обычной тактики: лучше арестовать больше, чем меньше. Ho попытка создать еди­ное, огромное по числу участников дело по пропаганде в империи не увенчалась успехом. Многие из обвиняемых увидали друг друга впервые лишь на суде, они не входили в какую-нибудь об­щую организацию и не были связаны между собой ничем, кроме общих политических интересов. Искусственное создание большого процесса о пропаганде в империи по делу 193-х не остановило соз­дания других процессов о пропаганде: некоторые другие агита­торы, арестованные в это же время, были преданы суду по дру­гим процессам, например, по делу «Южнороссийского союза рабо­чих», по Московскому процессу 50-ти в 1877 году и др.

Царское правительство, предавая суду 193-х обвиняемых, ста­вило своей задачей возбудить против них общественное мнение тех слоев населения, на поддержку которых оно рассчитывало.

Поэтому обширный обвинительный акт не отличается беспри­страстностью. Наоборот, он часто носит черты политического пам­флета и не один раз подчеркивает, что пропагандисты ставили своей целью разрушить частную собственность, семью, религию и науку. Так, например, обвинительный акт буквально утверждает следующее: «...учение, основанное на теории Бакунина, возводящее невежество и леность на степень идеала и сулящее в виде бли­жайше осуществимого блага жить на чужой счет, могло, конечно,

показаться заманчивым только для самой плохой части учащейся > молодежи, и, действительно, большинство завербованных пропа­гандистами в среде этой молодежи единомышленников представ­ляет из себя людей, занимавшихся чем угодно, только не науками, а потому и крайне легко относится к вопросу о выходе из учебных заведений».

Обвинительный акт начинается, так сказать, с исторической части, в которой он пытается охарактеризовать возникновение и развитие революционной пропаганды в России в начале 70-х го­дов. Было подчеркнуто влияние политической пропаганды на русскую учащуюся молодежь за границей и особенно в Швейца­рии. B то время там происходила борьба сторонников анархиче­ского учения Бакунина с последователями Лаврова, считавшего необходимым не прямой призыв к немедленной революции, а лишь такую пропаганду, которая разъясняла бы народу его по­ложение и подготовила бы его к революции. Обвинительный акт отмечает, что большинство пошло за Бакуниным, и объясняет это тем, что теория Лаврова требовала от агитаторов известной науч­ной подготовки, а Бакунин отрицал необходимость науки. Нельзя не признать такое утверждение упрощенным.

Обвинительный акт в своей исторической части не стесняется в средствах для обрисовки обвиняемых с худшей стороны. Так, например, без всяких доказательств и без приведения фамилий высказывается утверждение о «готовности многих пропагандистов к совершению всяких преступлений ради приобретения денег». Между тем такое обвинение было предъявлено лишь в двух случаях.

B другом месте обвинительный акт, также без всяких дока­зательств, говорит, что для обвиняемых «лишение ближнего собственности и уничтожение власти... есть настоящая формула осуществления, если не всеобщего, то их личного блага на земле».

Таким образом, дело пропагандистов характеризовалось как служение обвиняемых чисто личным интересам. Идя по такому пути, обвинительный акт голословно утверждает о сборе пропа­гандистами денег разными хитростями, которые придумывались для обирания доверчивых и добрых людей, в чем особенно отли­чались женщины, входившие в состав кружка. Эти выражения обвинительного акта ясно показывают пристрастный подход про­куратуры к процессу. He стесняясь в выражениях, обвинительный акт явно стремился наделить обвиняемых в государственных пре» ступлениях чертами уголовных преступников из числа воров и мошенников.

Правительство ошиблось в своих расчетах: использовать про­цесс 193-х в своих интересах и облить обвиняемых грязью ему

не удалось. Уже из самого обвинительного акта можно было видеть необоснованность попытки превратить политических об­виняемых в людей, которым дороги лишь их собственные ин­тересы.

Процесс 193-х не разработан в нашей историкололитической литературе, хотя несомненно заслуживал этого. B огромном ко­личестве томов делопроизводства по этому процессу имеется богатый материал для характеристики политических настроений в русском обществе в 1870-е годы. Среди привлеченных оказались многие из тех, имена которых встречались и позднее в других по­литических процессах, в том числе и в те годы, когда мирная про­паганда заменилась террором.

Среди многочисленных документов процесса 193-x, среди про­токолов допроса тех, кто позднее погиб на царской виселице, в Алексеевском равелине и в Шлиссельбургской крепости, мое внимание было привлечено к нескольким обширным бумагам за подписью Ипполита Мышкина. Он был арестован за попытку освобождения Чернышевского из Сибири и прошел «сквозь огонь и воду» многих царских тюрем: Трубецкого бастиона, каторжных централов близ Харькова, нескольких сибирских тюрем, Карий­ской каторги, Алексеевского равелина, Шлиссельбургской кре­пости, где и сложил свою голову, приговоренный к расстрелу за оскорбление должностного лица при исполнении служебных обя­занностей.

Заявления Мышкина представляют двойной интерес. Во-пер­вых, они дают материал судить о настроениях этого «неугомон­ного» борца против царизма и всего государственного строя, а во-вторых, они проливают некоторый свет и на условия зато­чения в Петропавловской крепости.

Результат всех обращений Мышкина к администрации кре­пости, к обер-прокурору Сената и пр. был один и тот же, и всегда отрицательный. Неудачи не смущали Мышкина. Есть основания думать, что на успех он и сам не рассчитывал. Повидимому, он развлекался самим процессом поддразнивания всех сатрапов, в руках которых была его свобода и которых он презирал, на­зывая их на судебном заседании, как говорилось выше, хуже, чем проститутками, торгующими не своим телом, а своей совестью. Так, например, получив отказ от коменданта крепости на пе­реписку с адвокатом и на получение книг для чтения из какой- нибудь частной библиотеки, Мышкин обратился с заявлением к товарищу обер-прокурора Сената. Этого блюстителя правосудия Мышкин спрашивал: «Можно ли человека, считающегося еще не­винным и находящегося в самом тяжелом заключении - в одиноч-

ном, - подвергать разным стеснениям, не имеющим ничего общего с целями правосудия» !.

Мышкин раскрывал перед прокурором, как низко расцени­вается «правосудие», когда подследственные, не знакомые с за­коном, лишались права искать юридической помощи у адвоката. Совсем иронически звучит заявление Мышкина к прокурору Се­ната указать ту статью закона, которая определяет размеры пись­менного заявления заключенного, так как комендант крепости поставил ему на вид, что он, Мышкин, пишет «слишком много, долго, не идуще к делу».

Конечно, осталась без удовлетворения его просьба прислать ему устав Петропавловской крепости.

Вероятно, в борьбе с тюремным безделием Мышкин занимался составлением заявления обер-прокурору Сената на тему о том, как извращается в правительственных целях христианское учение: «...Плох тот рай, в который гонят на цепи с жандармами; плохи те пастыри, которые не умеют снискать уважение пасомьгх... плохи; те защитники евангелия, любви, которые грозят неверующим им; тюрьмой и Сибирью!» .

Я не буду останавливаться на других заявлениях Мышкина. Их содержание, то сатирическое, то негодующее, находилось в со­ответствии с настроением не только Мышкина, но и других обви­няемых по тому же процессу. Оно находилось в соответствии и с настроениями передовой части молодежи. Плеханов вспоминал о возбуждении студенчества, о зажигательных речах, прокламациях, протестах, обращенных к министру юстиции .

У правительства не было уверенности в успехе обвинения. По­этому были приняты меры для проведения судебного разбиратель­ства в условиях наименьшей публичности. Ha этом основании процесс был заслушан в таком зале суда, где не оставалось места для широкой публики. Защитники обвиняемых в самом начале

судебного заседания заявили протест против разбора дела в зале таких размеров, которые фактически превращали процесс в неглас­ный. Ho не в интересах суда и правительства было придавать широкой гласности тот поединок, который должен был произойти в зале суда между обвиняемыми пропагандистами, с одной сто­роны, и государственным обвинением - с другой. Боязнь провала, опасение раскрытия недопустимых приемов розыска и следствия привели суд к решению отказать защите в ее требовании пере­нести рассмотрение дела в другое помещение. Этот отказ суда вызвал заявление обвиняемого Чернявского от имени подсудимых о непризнании ими негласного суда. B ответ на приказание пред­седателя суда вывести Чернявского из зала большинство подсу­димых встало с мест с криками о непризнании ими суда и напра­вилось к выходу, но жандармы загородили проход, и заседание суда было закрыто. B следующие дни заседания повторялись та­кие же бурные сцены протестов обвиняемых и увода их из поме­щения суда. Надо предполагать, что в целях облегчения борьбы с подсудимыми суд вынес и объявил решение разбить их на 17 групп и рассматривать обвинение каждой группы отдельно от других. Это вызвало новые протесты обвиняемых и отказ яв­ляться на суд.

Нередко эта энергичность протестов приводила членов суда в замешательство. Был даже случай, когда сенатор Петерс, пред­седательствовавший в особом присутствии Сената, сбежал со всем составом суда из зала, забыв объявить заседание закрытым. Он поручил судебному приставу объявить об этом подсудимым и за­щите. Конечно, это было нарушением обрядов и форм судопроиз­водства, и защитники требовали возвращения Петерса в зал судебного заседания. Впрочем, присяжные поверенные не проя­вили здесь должной твердости и пошли на компромисс, согласив­шись услышать от Петерса о закрытии заседания не в зале суда, а в совещательной комнате L

Трехмесячное заседание суда сопровождалось подобными ин­цидентами. Петерс оказался не в силах довести судебное следствие до конца и был заменен другим председателем. Ha стороне подсу­димых была их революционная решимость, жажда политической борьбы, готовность самопожертвования. B этом отношении осо­бенно выделялся Ипполит Мышкин. Он выступил с блестящей, уже известной нам речью с оценкой царского суда, который он сравнивал с публичным домом (см. § 8). Речи защитников пока-

зали неправильность предъявленных обвинений. B результате из 193-х обвинямых 90 человек были оправданы.

Особое присутствие Сената просило царя о смягчении им мер репрессии в отношении приговоренных к различным наказаниям, не исключая и осужденных к каторжным работам.

Эти ходатайства являются подтверждением необоснованности и раздутости предъявленного обвинения, но шеф жандармов Me- зенцов и министр юстиции Пален приняли со своей стороны меры, и ходатайства суда были удовлетворены лишь частично. Однако не обошлось без осуждения нескольких человек к каторжным ра­ботам на разные сроки вплоть до 10 лет. Ho даже смягченный при­говор был слишком суровой репрессией для тех, кто, полный эн­тузиазма, пошел в народ для пропаганды. Суровость наказания не устрашила осужденных пропагандистов. Им удалось из одиночных камер Трубецкого бастиона послать за границу и напечатать там в революционном журнале «Община» коллективное письмо - «Завещание товарищам по убеждению». Это был горячий призыв продолжать политическую борьбу, «итти с прежней энергией и удвоенной бодростью к той святой цели, из-за которой мы под­верглись преследованиям и ради которой готовы страдать до по­следнего вздоха» 7

Процесс 193-х имеет большое значение в истории расправы ца­ризма с его политическими врагами. Правительство предполагало одним ударом покончить с пропагандистами на пространстве всей империи. Ho несмотря на старания жандармов и чинов судебного ведомства, ему не удалось достичь этой цели. Собранные улики оказались большей частью недостаточными даже с точки зрения самих представителей власти. Тактика бойкота, примененная под­судимыми, их отказы присутствовать на суде еще больше затруд­нили работу суда.

Из приговоренных по этому процессу к каторжным работам несколько человек были направлены в каторжные централы близ Харькова. Это были Мышкин, Ковалик, Сажин, Виташевский, Ро­гачев, Муравский. Некоторые из них закончили отбывание каторги на Каре, а с Мышкиным нам придется встретиться в нашем очерке о Шлиссельбургской крепости.

Следует отметить, что значительное число оправданных по этому процессу подверглось административной высылке из сто­лицы, ссылке в различные места России. Таким образом, III от­деление совершенно не считалось с судебным приговором и pac- правлялось с теми, против которых трехмесячное судебное разби­рательство несмотря на все старания не смогло собрать доказа­тельств виновности .

Анна Васильевна Якимова (в замужестве — Диковская), (12.VI.1856 — 12.VI.1942)

«Процесс ста девяноста трёх» («Большой процесс», официальное название — «Дело о пропаганде в Империи») — судебное дело революционеров-народников, разбиравшееся в Петербурге в Особом присутствии Правительствующего сената с 18 (30) октября 1877-го по 23 января (4 февраля) 1878 года. К суду были привлечены участники «хождения в народ», которые были арестованы за революционную пропаганду с 1873-го по 1877 год. Всем, кто увлекается историей революционного движения в России, будет интересно прочесть воспоминания об этом процессе его участницы Анны Якимовой — народницы, а затем — народоволки и эсерки (в сеть эти воспоминания выкладываются впервые) .

— Исполняется пятьдесят лет со времени «Большого процесса», начавшегося 18 октября (ст. ст.) 1877 г. в Особом присутствии Сената, под председательством сенатора Петерса. Стараниями начальника Московского жандармского управления Слезкина, назначенного по высочайшему повелению для производства следствия «о преступной пропаганде в империи», и прокурора Саратовской судебной палаты Жихарева создано было громадное дело, к которому привлечено было несколько тысяч человек, считая в том числе и свидетелей. Следствие тянулось 4 года, и многие из подсудимых просидели до суда по 4 года, а большинство — больше 3 лет, при строгом, сначала одиночном заключении, которое многих заставило покончить жизнь самоубийством; многие же заболели психически или умирали медленной смертью от разных болезней. Погибших таким образом насчитывалось 70-80 человек (1). Во время следствия большинство привлекаемых, после более или менее продолжительного заключения, высылалось административным порядком (2) или привлекалось на суд в качестве свидетелей. По окончании следствия все обвиняемые из 37 губерний были свезены в Петербург и 193 человека преданы суду Особого присутствия Сената. <…>

18 октября начался суд. Нас, всех женщин, сначала вывели из камер в нижний коридор женского отделения, а потом какими-то полутёмными проходами ввели в громадный коридор, где были уже мужчины. Всех мужчин выстроили правильной длинной колонной, по бокам которой выстроились жандармы с обнажёнными саблями; а женщин ставили по одной и между каждой — по жандарму, также с обнажённой саблей.

Начальник конвоя прочёл грозную инструкцию, по которой мы должны были беспрекословно подчиняться всем распоряжениям конвоя, в противном случае имевшего право прибегнуть к оружию. По выполнении этой формальности мы двинулись подземным ходом в окружной суд, где должно было заседать Особое присутствие Сената. Большой зал заполнился подсудимыми и защитниками, так что для публики не осталось места. Публики и не было никакой, кроме нескольких человек, родственников подсудимых и шпиков. Не было места в зале суда и для конвоя, лишь часть которого помещалась в проходах и около входных дверей. За судейскими креслами разместилась разная важная чиновная публика. Теснота помещения по открытии заседания суда дала основание присяжному поверенному Спасовичу сделать от имени всех защитников заявление, что суд происходит при закрытых дверях, что в интересах публичности и гласности защита ходатайствует перед Особым присутствием о переносе заседания в более обширное помещение, а до приискания такового отложить судебные заседания. Кроме того, он просил суд разрешить защите пригласить своего стенографа, так как полный стенографический отчёт в таком огромном деле ей необходим. Присяжный поверенный Герард счёл нужным добавить к ходатайству Спасовича указание на то, что отсутствие публичности было бы противно достоинству Сената и подрывало бы веру в его справедливость.

Первоприсутствующий Петере возразил Спасовичу и Герарду, что настоящий суд гласный и публичный, что публика находится здесь и там, указывая рукою назад и вперёд; он сообщил также, что стенограф приглашён, но по неизвестным ему, Петерсу, причинам не явился*. Ковалик пожелал сделать заявление суду; но Петере прервал его с первого же слова, объявив, что он сможет сделать заявление в свое время, а теперь от Петере не желает его слушать. Затем начался опрос подсудимых об имени, звании и пр.

Подсудимые, так долго не видавшиеся друг с другом, радостно встречались, не обращая внимания на суд, обменивались дружескими приветствиями, а незнакомые тут же знакомились. Я первый раз в жизни очутилась в таком большом обществе незнакомых мне людей и, конечно, с громадным интересом присматривалась к лицам, по обвинительному акту чем-нибудь особенно обратившим моё внимание.

По окончании опроса подсудимых стал читаться список свидетелей. Подсудимый Чудновскнй заявил, что он не слышал, здесь ли такой-то свидетель. Петере ответил, что в этом виноваты подсудимые, всё время разговаривающие между собою. Подсудимый Чернявский заявил, что так как суд не уважил требования защиты о публичности и гласности, то он остаётся судом закрытым, которого мы не признаём. Петере прерывает Чернявского, но из среды подсудимых раздаются крики: «Слушайте, когда вам говорят!» Петере дослушал, а потом распорядился вывести Чернявского из зала суда. Тогда большинство подсудимых встало с мест, и со всех сторон раздались восклицания: «Всех уводите! Мы все не признаем суда!» Подсудимые массою направились к выходу, но жандармы загородили его. Петере громко закричал: «Объявляю заседание закрытым! Жандармы, очистите зал». Так закончился первый день суда.

На следующий день заседания не было якобы по болезни одного из сенаторов. На самом же деле, как говорили тогда, суд весь день вел переговоры с представителями правительства о дальнейшей тактике. Второе заседание, 20 октября, началось речью председателя, в которой он приглашал подсудимых не нарушать шумом и демонстрациями порядка заседания суда. Мышкин заявил, что он один из тех, кто в прошлом заседании суда производил «беспорядок», но не сожалеет об этом, так как обвинительный акт полон клеветы (председатель прерывает его), что поэтому-то мы и настаиваем на публичности и гласности и что несколько человек, присутствующих на суде, и чиновники судебного ведомства есть насмешка над публичностью. Председатель прерывает его и говорит, что публичность гарантируется стенографическими отчётами, которые будут напечатаны в «Правительственном Вестнике». Мышкин возражает на это, что «отчёты» «Правительственного Вестника» — второе издание обвинительного акта, а мы требуем, чтоб нам была дана возможность выяснить наше дело перед публикой и объясняться не перед несколькими чиновниками, а перед целым обществом.

Петере прерывает его. Мышкин продолжает: «Мы глубоко убеждены в справедливости азбучной истины, что света гласности боятся только люди с нечистою совестью, старающиеся прикрыть свои грязные, подлые делишки, совершаемые келейным образом; зная это и искренне веря в чистоту и правоту нашего дела, за которое мы уже немало пострадали и ещё довольно будем страдать, мы требуем полной публичности и гласности». Петере прерывает его окончательно. Тогда подымается Муравский и заявляет: «Я вполне присоединяюсь к заявлению моего товарища». Затем встаёт большинство подсудимых и заявляет: «И мы также»*. После этого приводятся свидетели к присяге. Мышкин заявляет: «Я отвожу свидетелей от присяги на том основании, что они состоят под опекой потерпевшего лица, т. е. правительства». Чудновский заявил отвод одного свидетеля, так как этот свидетель — сыщик; но суд не признал законным такой отвод.

21 и 22 октября читался обвинительный акт, которого никто из подсудимых не слушал (4). Мы беседовали между собою. В следующем после чтения обвинительного акта заседании Петере огласил постановление распорядительного заседания Сената от 11 октября (составленное, как говорили, задним числом) о том, что ввиду недостаточности помещения произвести судебное следствие в присутствии всех обвиняемых представляется физически невозможным, что потому все обвиняемые делятся на 17 групп, по каждой из которых следствие будет производиться отдельно, и что дела о богохульстве и оскорблении величества будут слушаться при закрытых дверях. Разделение на группы вызвало ропот негодования среди подсудимых, и некоторые подсудимые и присяжные поверенные хотели сделать относительно этого возражения; но Петере ничего не хотел слушать, заявил, что это решение окончательное, и поспешил закрыть заседание.

Казаки взошли на место, отведенное защитникам, и оттеснили их от подсудимых. Это было наше последнее совместное пребывание в суде. После этого мало осталось охотников присутствовать на нём, а протестанты из всех групп являлись в суд; только под давлением физической силы (5). В первое время нескольких человек буквально вытаскивали из камер на руках; потом мы выходили сами, заявив, что подчиняемся силе, так как за каждым заключённым приходило по нескольку человек солдат.

Приводимые в суд протестанты повторяли, что они пришли только под влиянием физической силы, что такого суда не признают и присутствовать на нём не желают. Каждый, кто успевал, произносил ещё разные реплики, не особенно лестные для суда, если замешкавшийся почему-либо председатель не отдавал приказа: «Вывести подсудимого (или подсудимую)», что после речи Мышкина спешил делать тотчас же после первых слов заявления подсудимого.

После скандала, разразившегося при окончании речи Мышкина, первоприсутствующим, вместо Петерса, был назначен Ренненкампф. Я, как не принадлежавшая к сообществу, была отнесена к 17-й группе и тоже, конечно, была в числе протестантов, которых было громадное большинство среди судившихся. Сапожник, у которого учился мой ученик, и ещё один из участников чтения книг у сапожника тоже судились. Мы все трое обвинялись в распространении сочинений, «возбуждающих к бунту или явному неповиновению власти верховной». Ученика моего везли в Петербург, кажется, в качестве свидетеля, но он дорогою заболел тифом и умер. Привлечение нас к этому делу было совсем искусственно, так как при всём старании жандармерии и прокуратуры не удалось им связать меня «с тайным сообществом», а в обвинительном акте относительно меня было сказано: «Кроме лиц, принадлежащих к тайному сообществу, занимались противоправительственной пропагандой и отдельные лица. В Вятской губернии — учительница А. В. Якимова» и т. д. Моя связь с Купшинской и Чарушиным осталась неизвестна; после того как они уехали в Питер, письменных сношений между нами не было. Лично я (да, думаю, и не одна я) благодарна организаторам процесса, что они присоединили меня к этому делу и фактически ввели в тайное сообщество, дали возможность мне познакомиться еще в 1877-1878 гг. с Желябовым, Лангансом, Перовскою и многими другими, потом самыми близкими мне людьми по «Народной воле».

Во время суда громадное впечатление произвела как в тюрьме, так и на воле, речь Мышкина, много раз прерываемая председателем, но всё же он сумел сказать очень много (6). Конспект этой речи им был выработан вместе с товарищами, в том числе — с Коваликом. В своей речи он противопоставлял «сообществу» партию и доказывал, что «сообщество», стремящееся разрушить существующий строй, есть социально-революционная партия, что движение в народ и создало эту партию, пока ещё не организованную, но имеющую все данные сделаться такою. В конце речи, когда Мышкин сказал, что «суд — простая комедия, или нечто худшее, более отвратительное, позорное, более позорное…», председатель закричал: «Выведите его!»

Жандармский офицер бросился на Мышкина, но подсудимые Рабинович и Степане загородили ему дорогу и не пускали его; после некоторого сопротивления офицер оттолкнул их и одной рукой обхватил Мышкина, а другою стал зажимать ему рот, но безуспешно; и Мышкин громким голосом продолжал: «…более позорное, чем дом терпимости: там женщина из-за нужды торгует своим телом, а здесь сенаторы из подлости, из холопства, из-за чинов и крупных окладов торгуют всем, что есть наиболее дорогого для человечества». На помощь офицеру бросились ещё жандармы, началась свалка; Мышкина схватили и потащили.

В это время Стопане громко закричал: «Это не суд! Мерзавцы! Я вас презираю, холопы!» Жандарм схватил его за грудь, толкнул в шею; другие подхватили его и потащили. То же сделали и с Рабиновичем. В зале поднялся невообразимый шум: крики негодования среди подсудимых и публики, обмороки женщин, истерика… Прокурор и секретарь суда совершенно растерялись и стоя наблюдали эту дикую расправу, а Петере с сенаторами ушёл, не закрыв заседания. Пристав от его имени закрыл заседание, но защитники возразили на это, что они должны слышать о закрытии от самого первоприсутствующего. Потом они приглашены были в особую комнату, где председатель и объявил о закрытии заседания. Защитники требовали составления протокола об избиении подсудимых, но, конечно, им было отказано в этом, и они, напротив, получили упрёк в подстрекательстве подсудимых. Желеховский воскликнул: «Это чистая революция!»

Из сторонников протеста, как я упоминала уже, по соглашению с товарищами, принял участие в суде В. А. Бенецкий, чтоб опровергнуть и очистить «Киевскую коммуну» от всей той грязи, какою был наполнен обвинительный акт, что ему с помощью защитников удалось сделать вполне (7). Отчёты «Правительственного вестника» о заседаниях суда были кратки, односторонни; поэтому подсудимые сами старались через защитников и тех подсудимых, которые присутствовали на суде, собрать материалы о заседаниях суда и обработать их для нелегальной печати (8). В работе этой главным образом принимали участие Тихомиров и Волховской. 11 ноября наиболее важных из подсудимых перевели в Петропавловскую крепость, где они и просидели: одни — до отправки в харьковские централки, и другие — в Сибирь.

После окончания судебного следствия защитники (у меня был Грацианский, назначенный судом) стали брать подсудимых на поруки; таким образом на поруки Грацианского 5 января 1878 г. была выпущена на волю и я. Тяжело было оставлять в тюрьме близких друзей, приобретённых за время совместного сиденья и суда, но были уже и на воле раньше выпущенные товарищи. Прямо из тюрьмы направилась я к землячке, товарке по епархиальному училищу, очень мне близкому человеку, Марии Фармаковской, студентке медицинского факультета, которая ходила ко мне на свидания во время суда (в народовольческий период я поддерживала с нею сношения, а через неё — с земляками-вятичами. Вскоре она умерла от туберкулеза).

Скоро после моего выхода из тюрьмы была выпущена ближайшая моя соседка по камере (сидела надо мною) Евгения Завадская, с которой мы очень сдружились в Доме предварительного заключения и теперь решили поселиться вместе, а потом присоединилась к нам Вера Рогачёва, судившаяся тоже по «процессу 193-х». Жили мы на Кирочной, кажется, улице, у какой-то прачки, в сырой-пресырой комнате, во время стирки наполнявшейся постоянно парами, так как входная дверь в нашу комнату была через прачечную. При выходе из тюрьмы в денежном отношении было скудновато, так что и питание вполне соответствовало занимаемому помещению. Питались мы чаем с дешёвой колбасой, студнем из лавочки, кислой капустой и пр. в этом роде; этим же приходилось делиться и с посещавшими нас товарищами, которые не имели и этого.

Посетителей бывало у нас очень много, и мы ходили знакомиться с теми, с кем не были знакомы в тюрьме. В квартире А. И. Корниловой бывали многолюдные собрания, на которых обсуждалась программа «Земли и воли», к которой мы и присоединились, но формально в организацию не вошли, так как не знали, что с нами будет после приговора суда. На всякий случай для связи мы снабжены были адресами.

<…> 23 января 1878 года суд окончился. 90 обвиняемых были оправданы (я в том числе), 61 из подсудимых было зачтено в наказание время, просиженное до суда, на каторгу приговорено первоначально 28 человек, а остальные — на поселение и житьё. Суд сам смягчил наказание по несовершеннолетию, «кои совершили преступление до 21 года», по вовлечению в «преступление» более зрелыми людьми, «по неразумению и неразвитости» и, наконец, «во внимание полному раскаянию, чистосердечному сознанию». Притом суд ходатайствовал о замене каторги поселением всем, кроме Мышкина, который «вину свою по главному предмету обвинения в настоящем деле отягчил покушением на смертоубийство» (ранил казака в Якутской обл.).

В числе первоначально осуждённых на каторгу был и Низовкин, а из осуждённых на житьё — Горинович, о которых суд ходатайствовал особо: «Александра Васильева Низовкина, 27 лет, и почётного гражданина Николая Елисеева Гориновича, 22 лет, во внимание к их полному, с раскаянием, чистосердечному сознанию и указанию на многих из сообщников в настоящем деле, а в отношении Гориновича и в силу того обстоятельства, что он за это именно раскаяние и указание подвергся жестокому истязанию от руки злоумышленников, от всякого наказания освободить».

Ходатайство суда по отношению к 13 подсудимым не было удовлетворено царём по настоянию шефа жандармов Мезенцова и министра Палена, как говорили тогда (9). Осуждены к каторге были следующие лица: Мышкин, Ковалик, Войнаральский, Рогачёв, Добровольский и Муравский — на 10 лет; Синегуб, Чарушин, Шишко, Союзов, Тимофей Квятковский — на 9 лет; Сажин и Брешковская — на 5 лет, Добровольский был на поруках защитников за 10 тысяч и с их согласия скрылся за границу. После приговора мы, выпущенные на волю, были предупреждены защитниками, что, по всей вероятности, оправданные будут высланы административно; поэтому мы постарались поскорее уехать сами, кто куда хотел, не дожидаясь высылки.

Действительно, это предположение вскоре осуществилось в постановлении III отделения. Подверглись административной каре 80 человек из 90 оправданных, и, конечно, все протестанты в том.числе (10). Все осуждённые на каторгу сидели в Петропавловской крепости и перед отправкой по назначению оставили следующее завещание, отправленное за границу в редакцию «Общины» и напечатанное там (11):

«Товарищи по убеждениям! Процесс русской народно-революционной (социально-революционной) партии официально закончен, так называемый “приговор в окончательной форме” подписан, и официальной власти остаётся только отправить нас, осуждённых на каторгу и в ссылку, по назначению. Уходя с поля битвы пленными, но честно исполнившими свой долг, по крайнему нашему разумению, уходя, быть может, навсегда, подобно Купреянову (12), мы считаем нашим правом и нашею обязанностью обратиться к вам, товарищи, с несколькими словами. Не придавая себе значения более того, какое мы имеем, мы будем говорить лишь в пределах той роли, какая наложена на нас извне. Официальная власть нашла для себя полезным сделать нас наглядным примером устрашения для людей одинакового с нами направления и, путём лицемерного различия в “мере наказания”, — быть может, средством развращения людей слабых, готовых руководиться в своём поведении не одним голосом совести, но и соображениями о личном благополучии. В силу этой невольной роли мы чувствуем себя обязанными заявить, что никакие “кары” и “снисхождения”не в состоянии изменить ни на йоту нашей приверженности к русской народно-революционной партии. Мы по-прежнему остаёмся врагами действующей в России системы, составляющей несчастье и позор нашей родины, так как в экономическом отношении она эксплуатирует трудовое начало в пользу хищного тунеядства и разврата, а в политическом — отдаёт труд, имущество, свободу, жизнь и честь каждого гражданина на произвол “личного усмотрения”. Мы завещаем нашим товарищам по убеждениям идти с прежней энергией и удвоенной бодростью к той святой цели, из-за которой мы подверглись преследованиям и ради которой готовы бороться и страдать до последнего вздоха.

NB. — Это заявление посылается нами за подлинными нашими подписями в редакцию «Общины» с просьбой опубликовать его; оригинал же сохранить, как доказательство верности и подлинности документа.

Войнаральский. — Ф. Волховской. — С. Жебунёв. — Зарубаев. — Т. Квятковский. — Ковалик. — В. Костюрин. — А. Ливанов. — Ф. Лермонтов. — А. Лукашевич. — Макаревич Петр. — М. Муравский. — В. Осташкин. — Щ. Рогачёв. — М. Сажин. — Синегуб Сергей. — И. Союзов. — В. Стаховский. — Сергей Стопане. — Н. Чарушин. — И. Чернявский. — С. Чудновский. — Л. Шишко. — Е. Брешковская».

Завещание это с честью исполнили и запечатлели своей кровью освобожденные участники «процесса 193-х»: Желябов, Перовская, Саблин, Грачевский, Ланганс и другие. В движении в народ 1873-1874 года родилась русская социально-революционная партия, за время процесса она сплотилась, путем опыта организационно укрепилась и в обществе «Земля и воля» уже вышла из младенческого возраста, образовав действительно единое целое, возглавляемое центральной группой, объединяемое одной программой и уставом.

* Защитникам пригласить стенографа было разрешено, по впоследствии напечатанный ими стенографический отчёт был сожжён (3).

* Государственные преступления в России в XIX веке. Сборник под ред. Базилевского, т, 3 («процесс 193-х»)

Якимова (в замужестве — Диковская) Анна Васильевна (12.VI.1856 — 12.VI.1942) — русская революционерка, чл. исполкома «Народной воли». Род. в с. Тумьюмучаше Уржумского у. Вятской губ. в семье сел. священника. Училась в Вятке в епархиальном училище (1867-72) и на годичных пед. курсах. С авг. 1873 — учительница в с. Камешницком Орловского у. Вятской губ.; вела пропаганду среди крестьян. 12 мая 1875 арестована как участница «хождения в народ»; судилась по «Процессу 193-х» (была оправдана и 5 янв. 1878 освобождена). Вступила в организацию «Земля и воля» и после её раскола стала чл. исполкома «Народной воли». Была хозяйкой первой динамитной мастерской «Земли и воли» (Петербург, Басковый переулок). Принимала участие в подготовке ряда покушений на Александра II (в 1879 под Александровском вместе с А. И. Желябовым; в 1880 в Петербурге и Одессе вместе с Г. П. Исаевым; в 1880-81 в Петербурге с Ю. Н. Богдановичем — под именем супругов Кобозевых). После убийства Александра II Якимова была арестована в Киеве (21 апр. 1881) и по «Процессу 20-ти» (1882) приговорена к смертной казни, заменённой бессрочной каторгой. В 1883 из Петропавловской крепости отправлена на Кару, а позднее в Акатуй; в 1899 вышла на поселение в г. Чите. В 1904 бежала из Сибири в Европейскую часть России; вступила в партию эсеров. 23 авг. 1905 арестована в г. Орехово-Зуево и заключена в Петропавловскую крепость, откуда 7 июня 1907 возвращена на жительство в Читу, где находилась до 1917. С осени 1917 до осени 1941 жила в Москве, работала в кооперативных учреждениях. Состояла членом Общества бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев. Умерла в Новосибирске.

Примечания:

Анна Васильевна Якимова (1856-1942)

А. В. Якимова стала петербургской жительницей только в июне 1876 г., когда ее поместили в Дом предварительного заключения. До этого она входила в вятский народнический кружок, а в 1873- 1875 гг. в качестве учительницы вела пропаганду в одном из сел Вятской губернии.

По «процессу 193-х» А. В. Якимова была оправдана, но тут же административно выслана без срока в Вятскую губернию под гласный надзор полиции. В апреле 1878 г. она решила перейти на нелегальное положение. Полиция безуспешно ее разыскивала, а она в это время под видом богомолки ходила по Тверской, Ярославской, Костромской и Нижегородской губерниям, по фальшивому паспорту работала на заводе в Сормове, всюду интересуясь, нет ли перемен в жизни и настроениях народа после ее первого с ним знакомства в 1873 г.

Дорога в конце концов привела Якимову снова в Петербург. Она примкнула к «Земле и воле» и сначала работала вместе с Г. В. Плехановым, ведя пропаганду среди рабочих. Но вскоре Н. А. Морозов привлёк её в террористическую группу «Свобода или смерть», образовавшуюся внутри «Земли и воли». Отсюда после раскола «Земли и воли» для А. Якимовой лежал прямой путь в народовольческий террор. Она становится членом Исполнительного комитета «Народной воли», активно участвует в подготовке нескольких покушений на Александа II. На её квартире после взрыва в Зимнем дворце 5 февраля 1880 г. некоторое время скрывался С. Халтурин; в январе 1881 г. она жила в доме на Малой Садовой, из подвала которого велся подкоп для заложения мины, предназначенной для взрыва царского экипажа.

Арестовали А. В. Якимову 21 апреля 1881 г. в Киеве. Опять Петербург-Петропавловская крепость, затем вновь Дом предварительного заключения; в феврале 1882 г. суд Особого присутствия Сената. Приговор — повешение, заменённое бессрочной каторгой. Ещё раньше, в октябре 1881 г., в Доме предварительного заключения у А. Якимовой родился ребёнок. Вместе с ним её отправляют а августе 1883 г. в Сибирь, на Кару. Там в мае 1896 г. бессрочная каторга заменяется ей на двадцатилетнюю, а с июля 1899 г. она переводится на положение ссыльнопоселенца.

В декабре 1904 г. А. Якимова совершает побег и сразу активно включается в революционную деятельность, однако не надолго. Выданная в 1906 г. Азефом, она была возвращена в Забайкалье, где оставалась до июня 1917 г.

С конца 1917 г. А. В. Якимова жила в Москве, до 1923 г. работала в различных кооперативных организациях, с июня 1923 г. получала от Советского правительства пенсию. Осенью 1941 г. она была эвакуирована из Москвы в Новосибирск, где скончалась в июне 1942 г. В 1963 г. на её могиле по решению Новосибирского горсовета был поставлен памятник как ветерану революции.

В 1920-х гг. А. В. Якимова активно участвовала в работе общества бывших политкаторжан, писала и публиковала воспоминания. Её воспоминания о «процессе 193-х», отрывки из которых печатаются в настоящем томе, были опубликованы в журнале «Каторга и ссылка», 1927, № 8, Воспроизводятся по тексту журнала.

1. К дознанию при подготовке судебного процесса над арестованными участниками «хождения в народ» было привлечено 770 человек. Дознание и затем предварительное следствие затянулись на четыре с лишним года, в течение которых умерли, сошли с ума или покончили с собой 93 человека. Суд над семьюстами пропагандистами произвел бы слишком большое впечатление на общество, поэтому в ходе дознания и следствия значительная часть привлечённых была освобождена под надзор полиции; в суд были переданы дела на 197 человек. Осенью 1877 г. им был вручён обвинительный акт. Но до начала суда (18 октября) умерло ещё четыре человека, поэтому судили 193-х человек (см.: Троицкий Н. А. Процесс 193-х. - В кн.: Общественное движение в пореформенной России. М., 1965, с. 316-318). - 249

2. Когда недоставало улик для передачи дела в суд, но у жандармов складывалось «внутреннее убеждение» в причастности арестованного к революционной деятельности, судьба такого человека решалась в административном порядке. Министр юстиции сообщал свои предположения об этом шефу жандармов. По согласованию обоих ведомств в Министерстве юстиции составлялся доклад «на высочайшее имя» и после утверждения его царём предлагаемая мера наказания (обычно ссылка) приводилась в исполнение. В 70-х гг. XIX в. административным порядком было решено около 80% всех политических дел. - 249

3. Формально суд Особого присутствия Сената над 193 подсудимыми был объявлен гласным. Но помещение Петербургского окружного суда, нарочито выбранное, было таким тесным, что все места, предназначенные для публики, оказались занятыми подсудимыми. В зал смогло попасть только небольшое число избранных лиц по специальным билетам. Суд обещал обеспечить гласность последующей публикацией полного стенографического отчёта, но это обещание не было выполнено. Многотомный стенографический отчёт о судебных заседаниях Особого присутствия правительствующего Сената по делу 193-х в рукописи хранится в фонде ОППС в Центральном государственном архиве Октябрьской революции СССР.

Адвокатам было разрешено пригласить своих частных стенографов, и в 1878 г. они напечатали первую половину отчета о процессе. Но по постановлению правительства он был уничтожен.

4. Подсудимые были ознакомлены с обвинительным актом до начала суда. Это пространное и тенденциозное сочинение товарища обер-прокурора Сената В. А. Желеховского составило в 1906 г., когда его напечатал историк В. Богучарский (В. Я. Яковлев), объёмистый том в 240 страниц.

В «хождении в народ» участвовало несколько десятков кружков из разных городов. Общей организации не было, она только намечалась. Тем не менее прокурор, оперируя как доказательством «единством происхождения, учения и преследуемой цели, а также личными сношениями», утверждал, что все арестованные и преданные суду пропагандисты «составляли одно целое, одно преступное сообщество… основанное на теории Бакунина, возводящее, — в прокурорской интерпретации, — невежество и леность на степень идеала и сулящее, в виде ближайше осуществимого блага, житьё на чужой счёт». Разумеется, по мнению составителя обвинительного акта, такое учение «могло показаться заманчивым только для самой плохой части учащейся молодёжи» (Государственные преступления в России в XIX веке, т. 3. СПб., , с. 9). Одной из отличительных черт такой молодёжи, по утверждению прокурора, была распространённая в её среде манера называть друг друга, вопреки приличиям, не по именам, а употребляя клички. «Так… носили прозвища… Брешковская — Кати… Коленкина — Маши, Дебагорий-Мокриевич — Мокриды и Владимира… Бенецкий — Васьки…» (там же, с. 106).

Одним из подсудимых еще во время судебного процесса была сочинена пародия на обвинительную речь прокурора, которая долго ходила в рукописном виде, а в 1883 г. была гектографирована и нелегально продавалась, выручка же, как указывалось на обложке, шла «в пользу партии „Народной воли»». Издатели пародии свидетельствовали: «Слышавшие речь Желеховского говорят, что это стихотворение, хотя и в карикатурной форме, но с поразительным сходством передает не только смысл подлинной речи, но даже и слег прокурора».

Предлагаем читателям отрывок из этой пародии. Прокурор произносит, «указывая на скамью подсудимых»:

Вот мы видим представителей
Государства разрушителей!
[Сброд] воришек и грабителей,
Огорчающих родителей,
Бросив в школе обучение,
Все они, без исключения,
Зарядив себя идеями,
Порождёнными злодеями,
С криком: «В бой, друзья, с рутиною!»
Русь, как сетью, паутиною,
Разорвав с семьею, с обществом,
Всю опутали сообществом;
Занимаясь агитацией,
Прибегали к конспирации:
Попустительства скрывали,
Клички членам надавали.
Так, Надежду звали «Надькой»,
Катерину звали «Катькой»,
«Васькой» назвали Василия!
Но напрасны их усилия…

Полностью с текстом пародии можно познакомиться по публикации проф. С. Н. Валка (см.: Красный архив, 1929, т. 3, с. 228- 230) . - 252

5. В знак протеста против фактически закрытого характера суда заявили о своем отказе участвовать в этой судебной комедии 120 человек.

6. Из согласившихся участвовать в судебных заседаниях большую часть составляли лица, не желавшие, по разным соображениям, вызывающим поведением ухудшить свое положение. Но И. Н. Мышкин остался на суде специально для того, чтобы выступить с программной речью. Его речь, произнесенная 15 ноября 1877 г., была задумана и подготовлена по согласованию с товарищами. Подсудимые «сговорились выставить одного оратора и поручить ему сказать революционную речь, выработанную сообща. Выбор пал на Мышкина» (Фигнер В. Н. Поли. собр. соч., т. 2. М., .1932, с. 29). Поскольку эту речь слышала только небольшая часть подсудимых, бывшая в тот день в зале суда, Мышкина после его возвращения в Дом предварительного заключения попросили вновь произнести её перед заключенными. «После произнесения речи мы заставили Мышкина повторить её на нашем собрании, и рукоплесканиям и восторгам не было конца. После каждого заседания суда мы собирались у своих окон и выслушивали всё, что происходило на суде» (Автобиография С. Ф. Ковалика. - В кн.: Ковалик С. Ф. Революционное движение семидесятых годов и процесс 193-х. М., 1928, с. 24).

Речь И. Мышкина на процессе 193-х явилась выдающимся актом революционной борьбы и навсегда вошла ярким эпизодом в историю российского революционного движения. Подробная характеристика этой речи дана в статье В. Г. Базанова «Ипполит Мышкин и его речь на процессе 193-х» — Русская литература, 1963, № 2. Комментируя речь Мышкина, В. Ф. Захарина сообщает интересные факты о реакции на неё сенаторов — членов суда: «Речь И. Н. Мышкина настолько потрясла судей, что на следующий день он не был вызван в суд, хотя следствие шло как раз по его делу. На запрос защитника Утина по этому поводу первоприсутствующий ответил, что ни он, ни Особое присутствие «не признаёт возможным пригласить Мышкина вновь, опасаясь ещё других, более неприятных последствий его явки». Невзирая на то, что защитник Утин настаивал на вызове Мышкина в суд (последний, по словам Утина, не отказывается продолжать давать свои объяснения суду), указывая на явное нарушение закона и беспрецедентность такого действия со стороны суда, первоприсутствующий ещё раз ответил отказом, добавив, что „суд признает положительно опасным вызывать Мышкина»» (Революционное народничество семидесятых годов XIX века, т. 1. М., 1964, с. 431).

В январе 1878 г. речь И. Мышкина была напечатана в №1 эмигрантского народнического журнала «Община», затем неоднократно переиздавалась. В 1964 г. она была опубликована по официальной судебной стенограмме с указанием основных разночтений с текстом «Общины» (см. там же, с. 371-392).

А. В. Якимова, рассказывая о ходе судебных заседаний и цитируя выдержки из речи И. Мышкина, использует уже упоминавшуюся публикацию В. Богучарского (В. Я. Яковлева) «Государственные преступления в России…», т. 3, в которой воспроизводятся материалы из «Общины» (с некоторыми неточностями). К ним добавляются неточности, допущенные самой Якимовой. Так, во фразах: «это не суд, а простая комедия…»; «председатель закричал: уведите его»; «здесь сенаторы из подлости, из холопства, из-за чинов и крупных окладов торгуют чужой жизнью, истиной и справедливостью, торгуют всем, что есть наиболее дорогого для человечества»; «я вас презираю, негодяи, холопы» — выделенные курсивом слова в тексте Якимовой пропущены или искажены.

7. Василий Александрович Бенецкий (конспиративно «Васька» см. примеч. 4) в 1873 г. был участником так называемой «киевской коммуны» — общей квартиры многих южнороссийских народников. Прокурор пытался представить членов «коммуны» людьми аморального поведения и тем скомпрометировать в глазах общества.

8. Подсудимые А. О. Лукашевич и М. Д. Муравский обратились к тем участникам «процесса 193-х», которые отказались участвовать в судебных заседаниях, с предложением написать не произнесённые ими речи для издания их нелегальным путём. Однако эта работа осталась незавершенной (см. публикацию К. Г. Ляшенко в «Историческом архиве», 1962, т. 3, с. 214-216).

9. Это подтверждено документами, найденными историком Ш. М. Левиным (см.: Красный архив, 1928, т. 5, с. 184-199).

10. И. И. Добровольский был приговорён к 9, а не к 10 годам каторги. Окончательные итоги «процесса 193-х» таковы: трое человек умерло во время суда, который длился с 18 октября 1877 г. по 23 января 1878 г., 90 человек, отсидевшие в предварительном заключении по три-четыре года, были оправданы за недостатком улик, один оштрафован, 61 было вменено в наказание время предварительного заключения, двое помилованы (за предательские показания), 23 человека были приговорены к различным срокам ссылки и 13 к каторге (от пяти до десяти лет). - 256

11. «Завещание» осуждённых по «процессу 193-х» (сами подписавшие называли его «заявлением») было опубликовано в «Общине» № 6-7 за 1878 г.

12. М. В. Купреянов (Куприянов) — один из основателей кружка «чайковцев». Арестован в марте 1874 г., умер в Петропавловской крепости 18 апреля 1878 г. - 257

Печатается по:

Революционеры 1870-х годов: Воспоминания участников народнического движения в Петербурге [Сост. В.Н. Гинев]. — Л.: Лениздат, 1986. — С.249-258

Алексей Кузнецов ― Добрый день! Да, я присоединяюсь.

С. Бунтман ― Да, но мы записываем эту передачу. Поэтому мы не можем с вами так беседовать в прямом эфире. Хотя у нас записывает нас Светлана Ростовцева.

А. Кузнецов ― То есть команда в сборе.

С. Бунтман ― Вся компания, весь состав суда. И сегодня вы выбрали процесс 193-х. Ну, что же? Как нам иногда пишут слушатели, выбрали отечественный процесс. Хотя это далеко не всегда так бывает.

А. Кузнецов ― Не всегда. Нет. Мы как-нибудь подведем статистику, посмотрим. Но у меня такое ощущение, что примерно 50 на 50.

С. Бунтман ― В комментариях к голосованию у нас был один из первых комментариев очень, на мой взгляд, толковый, что и процесс 193-х хорошо бы взглянуть на народников не глазами советского учебника. Это тоже неплохо. Вот. Так что мы сейчас это именно и сделаем.

А. Кузнецов ― Попробуем.

С. Бунтман ― Да, попробуем.

А. Кузнецов ― Попробуем взглянуть глазами не советского и вообще не учебника.

С. Бунтман ― Да.

А. Кузнецов ― Название этого процесса официальное – это дело о пропаганде в Российской империи. А неофициальное название – «Большой процесс», потому что по количеству привлеченных к суду лиц это самое большое судебное дело в Российской империи. 193 человека в конечном итоге оказались на скамье подсудимых. Их могло быть больше. Но сейчас я расскажу, в каких собственно обстоятельствах принималось решение о том, кто все-таки на процесс будет выведен. И насколько я могу судить, это 2-й по размерам процесс по количеству адвокатов. 35 защитников в этом процессе выступало. Больше, по-моему, могу ошибиться, но, по-моему, больше только в знаменитом деле «Червонных валетов». Там было 49 адвокатов. Хотя обвиняемых было гораздо меньше, но у каждого был практически свой отдельный защитник. А так, значит, это дело, которое начинается еще в 75-м году, а собственно до суда дойдет оно в конце 77-го – в начале 78-го года. 74-й год – это так называемое первое хождение в народ. Оно отличалось от второго много чем. И тем, как, в какой форме оно было предпринято, и тем, кто собственно в народ ходил. Форма в отличие от 2-го хождения в народ, когда люди, вот желавшие пропагандировать народнические идеи, – это крестьянский социализм, это некие такие общедемократические и даже революционные принципы, – они станут с учетом ошибок 1-го хождения, они станут в народе селиться, они будут становиться учителями, агрономами, земскими статистиками и так далее. А это пока хождение такое, скажем, в основном субботне-воскресное. Молодые люди и девушки, зачастую переодетые крестьянами, – это была еще одна крупная их ошибка – пытались с крестьянами на крестьянском, как им казалось, языке разговаривать о проблемах крестьянства. Это были в основном поклонники Бакунина, который считал, что русский крестьянин – природный бунтарь, надо только его организовать, так сказать, направить, спровоцировать. Ну, а дальше он все сам…

С. Бунтман ― Ну, и не только природный бунтарь, но еще и способный к самоорганизации. Вот это тоже очень важно.

А. Кузнецов ― Природный бунтарь и природный социалист.

С. Бунтман ― Да, да. И это то, что… то, что как раз Бакунин и основал и принцип анархизма. То есть принцип самоуправления в наиболее широком смысле этого слова.

А. Кузнецов ― И вот в том, что он природный бунтарь, еще как-то можно с Михаилом Александровичем соглашаться, а вот как раз во время 1-го хождения в народ уже были очевидные признаки того, что он не природный социалист. Он не хочет обобществления земли. Он как раз хочет землю-то себе. Но эти молодые люди, они, в общем, настолько были уверены в правильности своих идей, что они сделают некоторые выводы, но эти выводы будут, ну, скажем так, на тактическом уровне, что вот не надо быть ряжеными, потому что, конечно, все это выглядело смешно. И очень многие крестьяне действительно они разоблачали этих переодетых как бы крестьян и…

С. Бунтман ― А считали их агентами периодически?

А. Кузнецов ― Вы знаете, они, видимо, не поднимались до уровня нынешних сознательных граждан, считали их агентами, да и не очень понятно было, агентами кого, но они их на всякий случай сдавали полиции, резонно понимая, что хуже не будет.

С. Бунтман ― Ну, конечно. Ну, в общем-то, зарождались вполне, наверное, зарождались мысли, что это начальство как-то бар подсылает переодетых…

А. Кузнецов ― А! В этом смысле, что крестьян пытаются спровоцировать…

С. Бунтман ― Нет, нет.

А. Кузнецов ― Не в смысле…

С. Бунтман ― Да, провокаторами такими.

А. Кузнецов ― А, ну, может быть. Я думаю, по крайней мере, вполне логично.

С. Бунтман ― Начальство, вот начальство нас проверяет.

А. Кузнецов ― Кстати говоря, потом это будет давать основание многим представителям правительственного лагеря говорить, что вот народ иммунен к их пропаганде, что вот сам он их выдает и так далее. Тоже было далеко не всегда это так. И было принято решение, в этом смысле логика за полтора столетия не изменилась начальственная абсолютно, показать это все как одну большую организацию. Причем решение принималось на самом высоком уровне. Вот что в марте 1875 года по этому поводу решил комитет министров. Причем два заседания специально были посвящены, мартовских, этому вопросу. Цитирую: «При такой неизвестности, - о масштабах пропаганды имеется в виду, - нельзя ставить прямым укором обществу отсутствие серьезного отпора лжеучениям; нельзя ожидать, чтобы лица, не ведающие той опасности, которою лжеучения сии грозят общественному порядку, могли столь же энергично и решительно порицать деятельность революционных агитаторов, как в том случае, когда опасность эта была бы для них ясна». То есть наш народ православный, который в полном соответствии с уваровской троицей обожает православного монарха, он только потому недостаточно энергично дает отпор, потому что не понимает, что опасности и масштабов. Вот мы ему и покажем опасность и масштаб. И дается поручение. И полицейские органы с максимальным рвением бросаются выполнять. Поручение об организации вот такого большого процесса над народниками. Масштаб действительно впечатляющий. Было так или иначе привлечено к следствию около 4-х тысяч человек. Как потом уже подсчитают специалисты по… уже в советское время специалисты по народническому движению, в частности я сейчас ссылаюсь на цифры, которые приводил в своей работе очень крупный специалист по вот этому вопросу Николай Алексеевич Троицкий, саратовский профессор, вот он счел, что из примерно тысячи наиболее таких вот убежденных, последовательных, профессиональных агитаторов народнических около 900 было задержано. То есть на самом деле на уровне отлова полиция сработала, видимо, неплохо. В сети попались многие. Другое дело, что вместо с крупной рыбой загребли и мелкую рыбешку, и вообще случайно мимо проплывавшую и особенного отношения ко всему этому не имевшую. Три с половиной года длится следствие. За это время – совершенно чудовищная цифра, – 97 человек умерло тем или иным способом. Кто-то умер в тюрьме. Кто-то покончил с собой. Кто-то сошел с ума. В результате в 77-м году, когда уже дело доходит до организации процесса, начальственный окрик: «Идиоты! Вы кого набрали? Вы что хотите вот такую толпу на процесс вывести? Это совершенно невозможно». И в результате, значит, 195 человек отбирают. Двое из них еще плюс не доживут до суда. Вот 193 на этом процессе окажутся. Там действительно были люди совершенно разной степени участия и вовлеченности во все эти дела. Ну, вот кого можно назвать, кто попался из действительно тех, кто были организаторами вот этого хождения в народ? Значит, это Сергей Филиппович Ковалик. Это Порфирий Иванович Войноральский. Это Дмитрий Михайлович Рогачев. Обо всех о них сейчас пишут как об организаторах вот того самого народнического движения. И, пожалуй, самая яркая фигура, по крайней мере, с точки зрения того, как он появился на процессе, – это Ипполит Никитич Мышкин. Это человек, который был по сути назначен… ну, назначен, выбран подсудимыми на роль своего главного спикера. Вот он, именно он должен был озвучить наиболее такие важные для них идеи, которые они старались до общества каким-то образом донести. Теперь, значит, что касается организации процесса. Вот несколько… Некоторое время назад, с гордостью об этом сообщаю всем, потому что вот, что эта награда для меня точно понятно, пока что не очень понятно с какой стороны мундира ее носить. По этому поводу у меня был разговор с Генри Марковичем Резником, который сказал: «Я у Вас… Передача замечательная. Я у Вас пока нашел только одну ошибку. Вы сказали…» Значит, я понимаю, о чем идет речь. Это когда дело Засулич мы рассматривали…

С. Бунтман ― Да?

А. Кузнецов ― Я действительно сказал неправильную вещь. Я сказал, что после дела Засулич политические дела были изъяты из ведения обычных судов и переданы в сенат. На самом деле они никогда не были в ведении обычных судов. Они действительно специально для них, для их рассмотрения было создано вот это особое присутствие правительствующего сената. Другое дело, что несколько дел, из них два известных – это нечаевский процесс и дело Засулич, оба мы рассматривали, – было решено представить как чисто уголовные. В одном случае злодейское убийство…

С. Бунтман ― Да.

А. Кузнецов ― В другом случае совершенно очевидное покушение…

С. Бунтман ― Покушение. Да.

А. Кузнецов ― … на высокого государственного чиновника. И была и там, и там у полицейских чинов и у чинов министерства юстиции иллюзия, что так выгоднее подать, подать как обычное зверство, а не как некую идейную там борьбу. И оба раза становилось понятно, что они ошиблись. Особенно это стало понятно в случае с делом Засулич, что не надо так было с точки зрения достижения их целей. Но вот я напомню, мы как раз говорили, что дело Засулич и было подано именно таким образом, было принято решение, и это дело отстаивал заместитель… товарищ прокурора санкт-петербургского окружного суда Лопухин. Надо было снять очень неблагоприятное впечатление, которое осталось у общества после процесса 193-х, потому что он закончился, и через 2 месяца начнется дело Засулич, я имею в виду рассмотрение. Так что связь совершенно очевидная. В чем дело? Дело в том, что вот чисто политические дела, они были как бы изъяты. Сначала было сказано, что временно, а потом стало понятно, что постоянно из вот этих судебных уставов. И вот я хочу процитировать официальное рассуждение сената к статье 1032-й устава уголовного судопроизводства как раз по этому поводу, какая была мотивировка. Цитирую: «Преступления государственные гораздо важнее и опаснее всех других преступлений, но по особому своему свойству они не всегда и не во всех членах общества возбуждают такое отвращение, какое возбуждают другие преступления. Для многих людей, вместо строгого, вполне заслуженного осуждения, встречают сочувствие; поэтому предоставить присяжным разрешение вопроса о преступности или непреступности учений и действий значило бы оставить государство, общество и власть без всякой защиты». Ну, не прекрасно ли, да?

С. Бунтман ― Да. И вот я сейчас проверил, кстати говоря, когда мы говорили о кабинете министров, кто был председателем. Был Павел Николаевич Игнатьев. Это дедушка того, кто 50 лет в строю. И это человек, ну, удивительный. Если мог говорить впоследствии, мог говорить Пуришкевич, что правее его только стенка. Ну, я не знаю, правее…

А. Кузнецов ― Кто правее…

С. Бунтман ― … только правое ухо. Я не знаю, правее Игнатьева. И причем чрезвычайно жестких взглядов. В этом парадокс пореформенной России еще ко всему. Очень крупный парадокс.

А. Кузнецов ― Очень крупный парадокс. И парадокс и самого Александра II, который, кстати говоря, в отношении вот политических процессов всегда занимал очень консервативную позицию, хотя при этом он в свое время подписал вот те совершенно такие ультрареволюционные для России вот эти судебные уставы 64-го года. Парадокс вот этого времени. Оно действительно было соткано из противоречий. Что касается комитета министров – это не правительство еще. 1-е полноценное правительство в Российской империи появится в 1905 году.

С. Бунтман ― Ну, это понятно. Да. Но все-таки это важно.

А. Кузнецов ― Да. Это наряду с госсоветом очень важно.

С. Бунтман: В 77 ― м году как раз Игнатьев получает графское достоинство, возводится в графское…

А. Кузнецов ― Именно в этом качестве как председатель комитета…

С. Бунтман ― Да, да.

А. Кузнецов ― Вот. То есть тут совершенно четкое понимание, что простым людям, присяжным, нечего судить такие дела в силу особого их свойства. Да? С одной стороны тяжелей их нет, а с другой стороны они обольстительны. И вот в этой, значит, в этой атмосфере подбирается состав людей, который и будет судить. Вот та ошибка, которая будет потом – ошибка с точки зрения власти, конечно, – которая будет допущена, когда в качестве председательствующего на процессе Засулич будет выбран абсолютно честный, глубоко порядочный, умеренно либеральный Анатолий Федорович Кони, она была сделана именно потому, что опять же верно, надежно и 100-процентно сенаторы сначала Петерс, потом его сменит по нездоровью сенатор Ренненкампф, они плохо смотрелись в качестве председателей суда. Там будут возникать беспорядки. Об одном как минимум я расскажу. И в конце концов тот же Лопухин, он вообще был человек такой легкий, немножко даже игривый, сказал: «А давайте вот Кони точно, – да? – проведет грамотно и образцово. Ну, вот и давайте его. Дело-то ясное. Да? Стреляла? Стреляла. Ну, что здесь может случиться?» И вот, что случится.

С. Бунтман ― Ан нет.

А. Кузнецов ― Ан нет, случилось. В качестве обвинителя был выбран Владислав Антонович Желеховский. Этот человек, всю свою жизнь послуживший по судебному прокурорскому ведомству, надежный, беззастенчивый, наглый, прямо скажем. И это тоже в этой ситуации произведет нехорошее впечатление, потому что, ну, вот сразу скажу, самая, пожалуй, грубая такая вот ошибка Желеховского, которую потом будут вспоминать в связи с этим процессом все до одного. Он понимал, что он не сможет качественно обвинить 193 человека. И когда вот эта вся колоссальная машина начинает пробуксовывать, он сказал: «Да ладно, ну, человек 90 – это вообще тут статисты. Они мне нужны для создания фона. Я их обвинять-то и не буду». Вот этот вот цинизм… Люди уже 3 с половиной года в крепости отсидели. Для создания фона. И хотя процесс формально был публичным, а на самом деле он им не был. Сейчас я про это скажу. Это все естественно просочится, потому что вот эти 35 адвокатов – каждый из них естественно эти слова припомнит Желеховскому, а общее их мнение выразит адвокат Петр Акимович Александров, которому через 2 месяца защищать Засулич после окончания этого процесса. И он тогда произнесет слова… Он… Закончится процесс, он подойдет к жандармскому полковнику, своему знакомому, он в прокуратуре много лет проработал, Александров я имею в виду, и скажет: «Ну, я так понимаю, что я сегодня буду арестован», - скажет он. То есть он… Правда, его не тронут. Значит, а он скажет, что история пригвоздит вас всех, кто организовывал этот процесс к позорному столбу и острым гвоздем, скажет он. Ну, в общем, да. Вот мы сейчас вспоминаем Владислава Антоновича Желеховского как человека, который крайне цинично и крайне беззастенчиво на этом процессе поддерживал обвинение. Совершенно блестящая бригада защищала. То есть у меня такое ощущение, что из звезд, ну, вот самой 1-й величины нет только двоих – нет Плевако и его верного друга-соперника Уварова. Значит… Урусова. Простите. Урусова, Урусова. Да. Спасович, Стасов, Александров, Утин, Герард, Потехин, Пассовер, Люстиг, Турчанинов, Герке, Корш. Совсем еще молоденький, еще даже не присяжный поверенный, а помощник присяжного поверенного Карабчевский. То есть практически вот все, весь цвет русской адвокатуры уже расцветший и впоследствии расцветший, они все прошли через этот процесс.

С. Бунтман ― А вообще скажем в скобках, как быстро расцвело после реформы-то?

А. Кузнецов ― Вот…

С. Бунтман ― Как быстро оказалось…

А. Кузнецов: 12 ― й год…

С. Бунтман ― … сколько талантов.

А. Кузнецов ― Да.

С. Бунтман ― Ну, это быстро. Это быстро.

А. Кузнецов ― Это очень быстро.

С. Бунтман ― Появилась уже школа. Появилась…

А. Кузнецов ― Появилась школа. В этой школе уже появились направления. Уже они как бы нашли эти люди свое амплуа. Кто-то был больше артистичен. Кто-то больше упирал на логику. Кто-то брал эффектами. Кто-то брал строгостью и математической сухостью доказательств. Кто-то психологичностью, кто-то наоборот рационалистичностью. То есть действительно за кратчайшие… Вот это вот, на мой взгляд, ярчайшее доказательство того, что абсолютно своевременно была учреждена адвокатура. Вот то, как она расцвела за кратчайшее время, – свидетельство того, что общество ждало…

С. Бунтман ― Нет, это свидетельство еще другого, что есть масса не проявленных сил. И, кстати, подсудимые на этом процессе, они тому тоже доказательство.

А. Кузнецов ― Да. Я вот, прямо скажем, вот я назвал 4 имени и, наверное, они людям, которые специально историей народнического движения не интересуются, они, наверное, мало что говорят. А вот среди тех, кто будет оправдан, или кто будет признан виновным, но с зачетом отбытого они все равно будут освобождены в зале суда… Смотрите, Екатерина Константиновна Брешковская.

С. Бунтман: О ― о!

А. Кузнецов ― Бабушка русской революции.

С. Бунтман ― Она самая.

А. Кузнецов ― Да. Она по сути глава женского представительства на этом процессе, а там было около 40 женщин среди обвиняемых. Такого количества ни до, ни после, по-моему, не будет. И она, конечно, один из главных спикеров. Николай Евгеньевич Введенский, впоследствии выдающийся наш ученый, физиолог, ученик, один из любимых учеников Сеченова. Оправдан Андрей Иванович Желябов. Оправдан Николай Александрович Морозов.

С. Бунтман ― Так.

А. Кузнецов ― Оправдана Софья Львовна Перовская. Оправдан Лев Александрович Тихомиров. И вот Вы знаете, хочется поставить психологически такой умственный эксперимент, но я не знаю, как корректно это сделать. Вот то, что они были оправданы на этом процессе, какое на них это оказало влияние? Это их подтолкнуло? Или они все равно пришли бы в «Народную волю»?

С. Бунтман ― Мне кажется, не тот факт, что их оправдали, а тот факт, что их привлекли.

А. Кузнецов ― Может быть.

С. Бунтман ― … три ведь с лишним года это длилось.

А. Кузнецов ― Может быть это, как, безусловно, то, что в свое время по нечаевскому делу привлекли Веру Засулич, и она 2 года отсидела. Конечно, на ее судьбе очень здорово сказалось. А с другой стороны вот у меня есть соблазн предположить, а не увидели ли они в этом огромном, но им же было понятно, что бездарно проваленном властями процессе колосса на глиняных ногах…

С. Бунтман ― Мне кажется, что они…

А. Кузнецов ― … которого только толкни, и он повалится.

С. Бунтман ― ... и так, и так, но это в меньшей степени. В большей степени они увидели, что если привлекают за такие вещи, то что ж тогда они будут делать, если начнется борьба. Если они хотят выжечь мирное просветительство. Ну, давайте прервемся, а потом мы продолжим.

С. Бунтман ― Ну, что же? Мы продолжаем. Алексей Кузнецов, Сергей Бунтман. И процесс 193-х. И мы прервали свое повествование на том, как вот все-таки почему, что именно оправдание, что дала слабину, дала власть. Мне кажется, что нет. Мне кажется, что нет. И это поступательное движение…

А. Кузнецов ― Тоже, наверное, по-разному. В случае с Желябовым, наверное, нет. Это был абсолютно железный человек. Я думаю, что он, так сказать, пришел бы к своему выводу.

С. Бунтман ― Он пришел бы к своему, но тут им показали, что нет ни одной мирной дырочки, что нет мирного способа.

А. Кузнецов ― То есть их вытолкнули в радикалы. Да?

С. Бунтман ― Их вытолкнули в радикалы. Это очень что-то…

А. Кузнецов ― Как это делается и сейчас.

С. Бунтман ― Совершенно верно.

А. Кузнецов ― Вот я смотрю, что делают с молодыми ребятами, да, дурнями зачастую, да, очень многих… собственно большинства их каких-то этих самых лозунгов я не разделяю, но это молодые ребята, и если их сажать за прыщик у ОМОНовца, они, выйдя, будут кидать бомбу.

С. Бунтман ― И другие радикализируются. И не только они, не только те, кто вообще за отсутствие каких-либо беспорядков и за, в общем-то, ответ на провокации.

А. Кузнецов ― Но поскольку мы взяли на себя в начале передачи очень серьезное обязательство показать не как в учебнике истории, вот еще одно, если позволите, рассуждение. К вопросу о заслугах адвокатов. Да? Безусловно, работа адвокатов оказала определенное влияние на то, что такое большое количество было… 90 человек было оправдано. И еще довольно большое количество было отпущено из зала суда, им зачли предварительное заключение. То есть они как бы были признаны виновными, но вот вышли на свободу. Так вот о заслугах адвокатов. Буквально вчера мне надо было посмотреть даты рождения и смерти одного из выдающихся адвокатов вот этой самой 1-й волны Льва Абрамовича Куперника. И чтобы далеко не ходить, я открываю «Википедию», потому что с датами рождения и смерти там обычно все-таки все в порядке.

С. Бунтман ― Чаще всего.

А. Кузнецов ― Чаще всего. И натыкаюсь на фразу, после которой я 2 минуты не мог успокоиться, так мне было смешно. Там довольно в таком панегирическом тоне перечисляются заслуги Льва Абрамовича. Действительно очень большие перед российской адвокатурой и обществом. И в частности как пример его блестящего, значит, адвокатского таланта приводится такая деталька: «Во время процесса «Червонных валетов» ему удалось добиться оправдания мещанки Софьи Соколовой, которая оказалась, - значит, - непричастна к этому делу». Ну, действительно Софья Соколова, значит, это доказал Куперник… Кстати говоря, это отец замечательной нашей…

С. Бунтман ― Татьяны Львовны…

А. Кузнецов ― … Татьяны Львовны Щепкиной-Куперник. Он был…

С. Бунтман ― Переводчицей. Да.

А. Кузнецов ― Переводчицей, актрисой несостоявшейся, можно сказать.

С. Бунтман ― Да.

А. Кузнецов ― Писательница. Вот. Это ее папа. Вот, значит, он сумел убедить судей в том, что мещанка Соколова, которая снимала квартиру, на которую привезли, по совсем старому революционному выражаясь, «потрошить карася», а по более современному, значит, соответственно «чистить лоха». То есть жертву привезли на квартиру, напоили на квартире, что-то, видимо, еще там подлили помимо спиртного. Он проснулся чистый как ангел от всех, что называется, активов. Очень простенькая штука. Да? А в суде, значит, Куперник доказывает, что она, ну, просто чай подавала. Да? Не в курсе она была замыслов. Но мы-то с Вами помним, что Софья Соколова – это Софья Блювштейн, это Сонька – Золотая ручка.

С. Бунтман ― Сонька – Золотая ручка.

А. Кузнецов ― И что Сонька – Золотая ручка просто в этой ситуации подавала чай, и что она вообще хоть в любой ситуации просто подавала чай. Да? Мы теперь понимаем. То есть Куперник, в общем… Я не думаю, что это всерьез бы прервало ее блестящую биографию.

С. Бунтман ― Нет. Дело в том, дорогие товарищи, пускай следствие докажет.

А. Кузнецов ― Это правильно. Но я к тому, что иногда вот эта вот… Конечно. Но сейчас ему ставить в заслугу то, что Сонька еще там сумела несколько лет, что называется, попастись… Понятно, что это все равно Сахалином закончилось, но я к тому, что адвокат такая в этом смысле профессия. Но в любом случае эти люди, я говорю сейчас об адвокатах, надо понимать, что они работали в очень сложных условиях. Дело велось достаточно грубо. Когда стало понятно организаторам процесса, что они возможно… Хотя казалось бы, что неужели это нельзя заранее было понять, да? решили разделить их там на 14, по-моему, отдельных разрядов. Адвокаты возмутились, потому что очень часто один адвокат был там у 5-6, а бывало, что и больше человек. И как в этой ситуации адвокатам работать?

С. Бунтман ― И так проходивших, как оказывалось, по разным разрядам.

А. Кузнецов ― Да. И адвокаты, не смотря на то, что их было 35 человек, выработали общую позицию. И они все, ни один из них не пытался говорить: «Ой, да мой подзащитный, он вообще с этими плохими дядьками, тётьками… Он случайно. Они его запутали».

С. Бунтман ― Да.

А. Кузнецов ― Хотя во многих ситуациях это была бы, наверное, эффективная линия защиты, особенно если бы, так сказать, на фоне еще покаянного размазывающего слезы, значит, лица. Нет, они все, в общем, держались, кто-то более жестко как Александров, кто-то менее жестко как Спасович, но они держались того, что они отстаивают интересы людей идейных. Не уголовной шпаны какой-нибудь, а людей, которые, может быть, заблуждаются, но руководствуются благородными…

С. Бунтман ― Преступного ничего…

А. Кузнецов ― Ничего не делают.

С. Бунтман ― Да.

А. Кузнецов ― Кстати говоря, интересно, что корреспондент «Times», вот уже человек, который не могу быть заподозрен в симпатиях к этим идеям, на 2-й день покинул процесс со словами: «Я тут за 2 дня услышал только, что один читал Лассаля, а другой кому-то передал книжку Маркса». Все. То есть то, что этих людей обвиняли не в каких-то, ну, пусть там государственных преступлениях, но хоть это было бы чем-то обосновано. Да? А вот действительно вот на уровне один другому говорил, вот они говорили, вот они произносили страшные слова там «революция», «бунт», еще что-то. Где организация? Где единый центр, который вы нам обещали показать? Где конспирация? В случае с Нечаевым хотя бы фуфло, но это фуфло Нечаев всем толкнул. Да? И студентам Петровской академии там и другим. Но здесь-то вообще ничего. Правда, вот я говорил, что главным спикером, извините за это выражение, был Ипполит Никитич Мышкин. Вот Ипполит Никитич. Я хочу процитировать, как он… отрывочек из его речи, где он говорил о том, что они все некая партия, они не принадлежат к одной организации, но идейно они едины. И в этом смысле они партия. Цитирую: «Таким образом практическая деятельность всех друзей народа должна заключаться не в том, чтобы искусственно вызвать революцию, а в том, чтобы гарантировать успешный исход ее, потому что не нужно быть пророком, чтобы предвидеть неизбежный исход вещей, неизбежность восстания. Ввиду этой неизбежности восстания и возможной продуктивности его мы полагали предостеречь народ от тех фокусов европейской буржуазии, посредством которых она обманула народ». Ну, народники относились к западноевропейским революциям плохо. Они считали, что это тупиковый путь, что буржуазия народ предаст, как это было в 30-м во Франции, в 48-м…

С. Бунтман: В 48 ― м.

А. Кузнецов ― Во Франции, в Германии и в Австро-Венгрии. И они как раз исходили из того, что…

С. Бунтман ― Да и тут 70-й год в ряд.

А. Кузнецов: 70 ― й совсем недавно…

С. Бунтман ― Да.

А. Кузнецов ― Да. Что вот мы, значит, революционно настроенная интеллигенция, мы должны заменить народу вот в качестве вождя ту гнилую западную буржуазию, которая прикрывается ради своих целей. А мы для народа, ради народа. Мы с народом. Да?
«Такая цель может быть достигнута путем объединения всех революционных элементов, путем слияния двух главнейших ее потоков: одного - недавно возникшего, но проявившегося уже с серьезной силой, - это он о народниках. Да? - и другого потока, более широкого, более могучего - потока народной революции. В этом единении революционных элементов путем окончательного сформирования их и заключалась задача движения 1874 года». Его прерывал председательствующий около 90 раз, потому что, ну, говорил он всякие, Мышкин я имею в виду, дерзкие вещи. И в конце концов, не знаю, спланировано ли это, или Мышкин просто устал, что называется, но вот такой вот всплеск. Вот он заканчивает свое выступление обвинением к суду: «Теперь я вижу, что у нас нет публичности, нет гласности, нет даже возможности выяснить истинный характер дела, и где же? В стенах зала суда! Здесь не может раздаваться правдивая речь, за каждое откровенное слово здесь зажимают рот подсудимому. Теперь я имею полное право сказать, что это не суд, а пустая комедия или нечто худшее, более отвратительное, более позорное, чем дом терпимости: там женщина из-за нужды торгует своим телом, а здесь сенаторы из подлости, из холопства, из-за чинов и окладов торгуют чужой жизнью, истиной и справедливостью, торгуют всем, что есть наиболее дорогого для человечества». Для того чтобы у вас не создалось впечатление, что это просто хлесткая революционная фраза, а на самом деле сенаторы – люди, что называется, почтенные и добрые, я процитирую Анатолия Федоровича Кони, который вспоминал, как в дни предшествовавшие процессу 50-ти тоже над народниками член особого присутствия правительствующего сената, сенатор Хвостов ему говорит: «Я сижу в составе присутствия, и мы просто не знаем, что делать. Ведь против многих нет никаких улик. Как тут быть? А? Что вы скажете?» На что Кони ему естественно, зная Анатолия Федоровича, говорит: «Коли нет улик, так оправдать, вот что я скажу». На что Хвостов: «Да, хорошо вам так, вчуже-то говорить, а что скажет он? Что скажет граф Пален?!» - министр юстиции. То есть действительно в основном вот в этом особом присутствии были люди, конечно…

С. Бунтман ― Ну, а здесь можно сделать несколько выводов, что сенат, в общем-то, давно умер как судебный орган.

А. Кузнецов ― Вы знаете, я Вам так скажу. Дело в том, что вот по многим другим сенатским повседневным делам очень умные читаешь документы, в 1-ю очередь когда сенат выступает как кассационная инстанция по уголовным делам.

С. Бунтман ― Может быть. Да.

А. Кузнецов ― Вы знаете, вот там профессионалы. Или, скажем, по всяким дисциплинарным и адвокатским делам иногда дело доходило до сената, потому что он высшая судебная инстанция. И вот иной раз оттуда в высшей степени профессиональный… То же самое Мултанское дело. Ведь 2 раза сенат его возвращал.

С. Бунтман ― Хорошо. Тогда другая функция.

А. Кузнецов ― Это вот именно…

С. Бунтман ― Это другая функция.

А. Кузнецов ― … вот это присутствие.

С. Бунтман ― Но именно вот это… создавать это присутствие и давать такие полномочия присутствию…

А. Кузнецов ― Именно вот такие…

С. Бунтман ― Причем здесь дискредитация получилась двойная, поскольку дискредитирует и сам сенат, и дискредитирует важность дел, которые отдаются присутствию сенатскому. Здесь дело, в общем-то, идеологическое и его надо сильно раздуть, чтобы оно имело какое-то значение. Здесь нет ни убийства, ни создания беспорядков, ничего.

А. Кузнецов ― Ничего.

С. Бунтман ― Ничего. И когда дальше они понимают, что это неприлично так вот уж судить, тогда отдается и Нечаев, и Вера Засулич отдаются обычному суду, суду присяжных. Здесь получается такое вот удвоение, увеличение, но вот усилитель такой вот работы, что вот он суд нормальный не годен для государства, а суд сенатский не годен вообще ни для чего. И сами себе создали ловушку очень серьезную.

А. Кузнецов ― И вот я обещал рассказать, что получилось с гласностью. Вообще могли, имели право по закону, по этим же самым соображениям особенным имели право сделать закрытое заседание.

С. Бунтман ― Да.

А. Кузнецов ― Для этого не требовалось никакого высочайшего решения. Присутствие сената могло это своим решением провести. Но сочли, что нехорошо. И поэтому выбрали сравнительно небольшой зал. Ну, туда и так с подсудимыми и адвокатами должно было вместиться с жандармами и все прочее…

С. Бунтман ― Любимая забава.

А. Кузнецов ― … около 300 человек.

С. Бунтман ― Выбор маленького зала – любимая забава.

С. Бунтман ― Актива. Да.

А. Кузнецов ― Да. Поэтому ничего похожего на реакцию на, скажем, оправдательный приговор Засулич, когда зал там ревел, рукоплескал, там кричали: «Вера! Верочка! Слава Богу!» и так далее. Тут, конечно, ничего похожего не будет. Но поскольку, в конце концов, обвинитель отказался половину обвиняемых обвинять – да? – суд в результате 90 человек вообще оправдал, еще несколько десятков за отбытием предварительного заключения… По сути вот действительно тяжелые приговоры 28 человекам от 3-х до 10 лет каторги. Вот тех, кого я назвал, 4-х главных организаторов, значит, они по 10 лет получили. А дальше там 9, 8, ну, и до 3-х. 36 человек было приговорено к ссылке. Ну, и более 30 к совсем незначительным наказаниям, там вплоть до штрафов каких-то, так сказать, как их запретов на…

С. Бунтман ― Уже более 3-х лет отсижено в крепости.

А. Кузнецов ― Это правда.

С. Бунтман ― Да.

А. Кузнецов ― И более 3-х лет отсижено в крепости, и почти 100 человек не дожило до этого процесса. Так что, конечно, получился, вот говоря об итогах, абсолютно бездарно провальный процесс.

С. Бунтман ― И очень опасный для будущего.

А. Кузнецов ― Очень опасный. И тут же немедленно дело Засулич это показало. И радикализация, и «Народная воля», и все. В какой-то степени уши растут, конечно, из этого процесса.

С. Бунтман ― Итак, это был процесс 193-х, процесс народников. И мы знаем дальнейшие события. Ну, вот следующая передача 8 мая, и мы решили сделать так: задаться таким вопросом «А за что судили в разных воюющих странах во время войны?» И естественно имеются дела не чисто уголовные, которых…

А. Кузнецов ― Нет, конечно.

С. Бунтман ― … здесь полно. А имеются связанные с самой проблематикой войны. И вот посмотрите, что мы вам предлагаем. Например, «Процесс 59-ти». Очень много у нас здесь цифр опять же. Над активистами Организации украинских националистов (ОУН). Это Советский Союз. 41-й год.

А. Кузнецов ― Это январь 41-го года. Это один из многих процессов, которые будут происходить над… В данном случае это не руководители. Руководители ОУН, до кого сумели дотянуться, уже к этому времени были расстреляны по процессу октября 40-го года. Похватали молодежь. Похватали активную молодежь. И вот попытались тоже сделать из нее вот такой процесс над, значит, антисоветским подпольем. Что из этого получилось, если выберете, расскажем.

С. Бунтман ― Суд над Эдуаром Даладье, Полем Реньо и другими по обвинению в развязывании войны против Германии. Это 42-й год, Французское государство. l"État français. Это петэновская Франция.

А. Кузнецов ― Это вишистская Франция.

С. Бунтман ― Вишистская Франция. Причем здесь и Эдуар Даладье, который умерял, умиротворял Гитлера…

А. Кузнецов ― Конечно, один из подписавших…

С. Бунтман ― … и великий, чудесный, стойкий Поль Реньо…

А. Кузнецов ― Да.

С. Бунтман ― … который за несколько недель своего правления сумел организовать ясное сопротивление германскому нашествию. Вот. Суд над советским разведчиком Рихардом Зорге и членами его группы. Это Япония, 43-й год.

А. Кузнецов ― Да.

С. Бунтман ― Да. И, наконец, суд над комендантом Бухенвальда Карлом Кохом и его супругой. Это еще все еще Германская империя, 45-й год.

А. Кузнецов ― Да, Вы знаете, эта та самая Эльза Кох, которую тут не так давно нам пришлось вспомнить в связи с абажурами и всем прочим…

С. Бунтман ― Да, в связи с чудесными выступлениями.

А. Кузнецов ― Да. А Карл Кох… Ну, там мы еще расскажем о следователе и судье по этому делу, потому что это поразительный человек, который занимался в 3-м Рейхе коррупцией среди своих. И вот Кох-то погорел на коррупционном деле.

С. Бунтман ― А вот давайте… Это еще нацистская Германия.

А. Кузнецов ― Мне кажется, Вы пропустили. У нас же 5 там должно быть дел. Вы пропустили еще «Красную капеллу».

С. Бунтман ― Да, я пропустил «Красную капеллу». Но я сейчас ее упомяну. Суд над Харро Щульце-Бойзеном и Арвидом Харнаком, советскими разведчиками. Это Германская империя, тоже 42-й год. «Красная капелла» знаменитая. Вот, друзья мои, вы можете голосовать. Ради Бога! А мы с вами прощаемся как раз до 8 мая.

А. Кузнецов ― Да.

С. Бунтман ― Вот когда будем разбирать…

А. Кузнецов ― До дня 1-й капитуляции.

С. Бунтман ― Да, да. Один из этих процессов. Всего вам доброго! До свидания!

А. Кузнецов ― Всего доброго! До свидания!

С другой стороны, значительной части общества реформы казались половинчатыми. Никаких политических послаблений царь не допустил, власть оставалась полностью сосредоточена в его руках. Такое положение дел не устроило интеллигенцию, а также радикальную молодежь из разных социальных слоев. Оформившееся общественное мнение требовало продолжения реформ, активисты стали переходить к нелегальным методам борьбы, которые вскоре обернутся террором. В стране постепенно складывалась оппозиция царизму.

На этом фоне крупнейшим политическим событием второй половины правления Александра II стало «хождение в народ». Оппозиционеры стремились распропагандировать крестьян и поднять их на борьбу с режимом. Тысячи молодых людей весной и летом 1874 года направились в деревни. Но крестьянство в целом отнеслось к пропагандистам холодно, это помогло полиции приступить к арестам по обвинению в антигосударственном заговоре. Масштаб задержаний был по тем временам колоссальным: всего было арестовано более 4 тысяч человек в 26 губерниях.

Правительство решило устроить показательный процесс и убедительно доказать обществу наличие заговора, а заодно и показать опасность революционных идей радикалов.

Следствие

Вопрос об организации суда над пропагандистами был решен на двух заседаниях Комитета министров в марте 1875 года. Власти постановили устроить публичный процесс, на котором, по их замыслу, должна была открыться «вся тлетворность изъясненных учений и степень угрожающей от них опасности». Революционные идеи министры назвали бредом фанатичного воображения и выразили уверенность, что «ходебщики в народ» не могут возбудить к себе сочувствия у общественности. Огромное число арестованных могло свидетельствовать о наличии масштабного антиправительственного заговора, в который было вовлечено несколько тысяч человек.

Впрочем, даже крайне консервативный публицист, член Государственного совета и будущий идеолог контрреформ Константин Победоносцев был не в восторге от действий жандармов.

«Нахватали по невежеству, по самовластию, по низкому усердию множество людей совершенно даром», - цитировал историк Николай Троицкий влиятельного сановника.

Постепенно число потенциальных обвиняемых сокращалось, из почти 4 тысяч человек, проходивших по делу, выделили 770. Но затем решили сократить и это число, поскольку суд над таким количеством революционеров было даже технически сложно провести, и часть арестованных переквалифицировали в свидетели.

Следствие шло очень долго как из-за количества обвиняемых, так и из-за не слишком эффективной работы следствия. Расследование продолжалось три года, все это время арестованные находились в тяжелейших условиях одиночных камер. Это катастрофически сказалось на здоровье революционеров: за время следствия 43 человека умерли, 12 покончили с собой, а 38 сошли с ума.

Одновременно с расследованием дела в стране прошли два других громких процесса над оппозиционерами. Так называемый «Процесс пятидесяти» над пропагандистами в рабочей среде разворачивался в феврале-марте 1877 года. Подсудимые, среди которых наибольшую известность получил Петр Алексеев, как и участники будущего «Процесса 193-х», обвинялись в создании тайного общества с целью свержения существующего строя. Ни один из подсудимых не признал своей вины и не просил о снисхождении и помиловании, а процесс был гласным и открытым, поэтому властям так и не удалось достичь главной цели - скомпрометировать революционеров в глазах общества. Напротив, процесс привлек внимание известных писателей: Тургенев, Некрасов и Салтыков-Щедрин отзывались о подсудимых с сочувствием. В итоге 10 человек были приговорены к каторге (сроки составляли от трех лет и четырех месяцев до 10 лет), максимальное наказание получил Петр Алексеев. Еще 26 человек были отправлены в ссылку в Сибирь, 10 революционеров получили небольшие тюремные сроки или принудительные работы, а трое были оправданы.

Второй процесс завершился еще в январе 1877 года и продлился всего лишь неделю. Судили участников первой в России демонстрации с политическими лозунгами, которая была напрямую связана с делом о «хождении в народ». Похороны одного из умерших во время предварительного следствия - уроженца Самары Павла Феоктистова - превратились в массовую акцию протеста. Проститься с арестованным за «хождение в народ» студентом 30 марта 1876 года пришли несколько тысяч человек. Именно после этого оппозиционеры и стали готовить первое публичное мероприятие, которое решили посвятить политическим заключенным царских тюрем. Подготовка сопровождалась ожесточенными спорами сторонников и противников открытого выступления, в итоге подготовка к акции была полностью провалена. На площади у Казанского собора 6 декабря 1876 года собралось около 400 человек, хотя оппозиционеры рассчитывали на несколько тысяч. Демонстрация была разогнана полицией. За участие в акции более 30 человек были арестованы, и уже через месяц прошел суд над 21 активистом, по личному распоряжению царя Александра II предварительного следствия было решено не проводить, а материалы первых следственных действий сразу передать в суд. Приговор для участников мирной акции оказался чрезвычайно жестоким: пять человек получили от 10 до 15 лет каторги, другие отправлены в ссылку или дальние монастыри. Максимальный срок получил Алексей Боголюбов (Емельянов).

Обвинение и начало суда

В окончательном виде обвинение 197 выжившим и не сошедшим с ума народникам было предъявлено только осенью 1877 года, то есть спустя три года после арестов. Все они были причислены к единому преступному сообществу, целью которого был заговор для «ниспровержения и изменения порядка государственного устройства».

Обвинительный акт бездоказательно клеймил «готовность многих пропагандистов к совершению всяких преступлений», инкриминировал им намерение «перерезать всех чиновников и зажиточных людей» и поносил их «учение, возводящее невежество и леность на степень идеала и сулящее в виде ближайше осуществимого блага житье на чужой счет», писал историк Троицкий.

Процесс начался 18 октября 1877 года, к этому времени умерли еще четверо народников. Всего на скамье подсудимых оказались 193 человека.

«Нас, всех женщин, сначала вывели из камер в нижний коридор женского отделения, а потом какими-то полутёмными проходами ввели в громадный коридор, где были уже мужчины. Всех мужчин выстроили правильной длинной колонной, по бокам которой выстроились жандармы с обнажёнными саблями; а женщин ставили по одной и между каждой - по жандарму, также с обнажённой саблей. Начальник конвоя прочёл грозную инструкцию, по которой мы должны были беспрекословно подчиняться всем распоряжениям конвоя, в противном случае имевшего право прибегнуть к оружию. По выполнении этой формальности мы двинулись подземным ходом в окружной суд, где должно было заседать Особое присутствие Сената. Большой зал заполнился подсудимыми и защитниками, так что для публики не осталось места», - писала одна из обвиняемых Анна Якимова.

Формально суд был открытым, в реальности же публика в зал попасть не могла, исключение было сделано только для нескольких родственников и журналистов.

Защита сразу заявила протест и потребовала переноса заседаний в более просторное помещение, но получила отказ. Обвиняемые бурно протестовали, в итоге они фактически отказались от участия в процессе, но перед этим решили устроить политический демарш.

«Подсудимые этого процесса сговорились выставить одного оратора и поручить ему сказать революционную речь, выработанную сообща. Выбор пал на (Ипполита) Мышкина, и он выполнил задачу с энергией и выразительностью, не оставлявшей желать ничего лучшего», - вспоминала одна из лидеров будущих народовольцев Вера Фигнер.

Мышкин свою речь, с полным текстом которой можно ознакомиться на сайте журнала «Скепсис», начал с ответа на вопрос о преступном сообществе, в принадлежности к которому обвиняли всех народников.

«Я отрицаю свою принадлежность к тайному сообществу потому, что я, как и многие другие товарищи, не только по заключению, но и по убеждению, не составляли нечто особенное, нечто целое, связывающее нас единством общей для всех организации. Мы составляем не более как ничтожную частицу в настоящее время многочисленной в России социальной революционной партии, понимая под этими словами всю совокупность лиц одинаковых убеждений, лиц, между которыми хотя существует преимущественно только внутренняя связь, но эта связь достаточно тесная, обусловленная единством стремления, единством цели», - сказал Мышкин. По его словам, царизм должен быть уничтожен социальной революцией.

«Можем ли мы мечтать о мирном пути, когда государственная власть не только не подчиняется голосу народа, но даже не хочет его выслушать; когда за всякое желание, несогласное с требованиями правительства, люди награждаются каторгою. Можно ли рассуждать при таком режиме о потребностях народа, когда народ для выражения их не имеет других средств, кроме бунта - этого единственного органа народа», - продолжал Мышкин.

Судья стал перебивать обвиняемого, требуя говорить по существу предъявленного обвинения. Мышкин парирует и требует открытого судебного разбирательства.

«Мы глубоко убеждены в справедливости азбучной истины, что света гласности боятся только люди с нечистою совестью, старающиеся прикрыть свои грязные, подлые делишки, совершаемые келейным образом; зная это и искренне веря в чистоту и правоту нашего дела, за которое мы уже немало пострадали и ещё довольно будем страдать, мы требуем полной публичности и гласности», - говорит он и добавляет, что суд превратился в пустую комедию.

После этих слов председательствующий судья требует вывести Мышкина из зала. Но товарищи оратора стали мешать жандармам, а Мышкин продолжил говорить. «(Суд - это нечто) более позорное, чем дом терпимости: там женщина из-за нужды торгует своим телом, а здесь сенаторы из подлости, из холопства, из-за чинов и крупных окладов торгуют чужой жизнью, истиной и справедливостью, торгуют всем, что есть наиболее дорогого для человечества», - успел сказать Мышкин перед тем как жандармы выволокли его из зала.

Ипполит Мышкин

Ставшего лицом «Процесса 193-х» Ипполита Мышкина Вера Фигнер называла одной из самых многострадальных фигур революционного движения. Родившись в семье унтер-офицера и крепостной, благодаря своим способностям Мышкин получил образование и высокооплачиваемую работу «правительственного стенографа». Он приобрел собственную типографию, чтобы выпускать книги для народа. Затем он познакомился с оппозиционерами и стал печатать нелегальную литературу. На след революционной типографии вышли жандармы, рабочие были арестованы, но Мышкина успели предупредить, и он бежал за границу. Там он задумывает освободить из сибирской ссылки главного революционного идеолога Николая Чернышевского. «В форме жандармского офицера он явился в Вилюйск, в котором содержался Чернышевский, и предъявил исправнику подложный приказ III отделения о передаче ему Чернышевского для препровождения в Петербург. Но исправнику показалось подозрительным, что предъявитель обошел высшую местную инстанцию - якутского губернатора, и он предложил Мышкину отправиться в Якутск, приставив к нему под видом провожатых двух казаков. Мышкин понял, что дело проиграно, и решил отделаться от навязанных спутников: под Якутском он застрелил одного из них, но другой ускользнул и успел скрыться», - Фигнер пересказывает легендарную историю, вряд ли имевшую под собой основания - Мышкину не инкриминировали убийства. Но достоверно известно, что оппозиционера арестовали в Вилюйске и, среди прочего, обвинили в антигосударственной пропаганде.

По приговору Мышкин получил 10 лет каторги, два года он отбывал наказание в Харькове, а потом был отправлен на каторгу в Кару (Забайкалье), где в тяжелейших условиях содержались политические заключенные. Еще по дороге к месту отбытия наказания Мышкину добавили 15 лет к его сроку за то, что сказал речь на похоронах Льва Дмоховского, которого тоже этапировали в Кару.

В 1882 году Мышкин и еще семь заключенных бегут с каторги; побег подробно описан в воспоминаниях революционеров. Мышкина задержали только во Владивостоке, когда он пытался пробраться на американский пароход. За неудачный побег ему прибавили к сроку заключения еще 6 лет. Но Мышкин не отказался от борьбы; он был одним из инициаторов голодовки 54 политических заключенных в Каре в 1883 году. Из-за этого его возвратили в Петербург, где сначала содержали в Петропавловской крепости, а потом перевели в Шлиссельбург.

«Почти десять лет прошли в переходах Мышкина из одного застенка в другой, и вот после всех мытарств и скитаний он попадает в самую безнадежную из русских Бастилий. Это превысило силы даже такого твердого человека, каким был Мышкин. Он решился умереть - нанести оскорбление действием смотрителю тюрьмы и выйти на суд, выйти, чтобы разоблачить жестокую тайну Шлиссельбурга, разоблачить, как он думал, на всю Россию и ценою жизни добиться облегчения участи товарищей по заключению», - писала Фигнер.

Мышкин бросил медную тарелку в лицо надзирателю. За это военный суд приговорил его к расстрелу. «Через ближайшего соседа Мышкин завещал, чтобы товарищи поддержали его общим протестом. Но тюрьма осталась неподвижной - она молчала: мы были так разобщены, что дальше одной одиночки завещание не пошло», - писала Фигнер.

Приговор по «делу 193-х»

После скандала с речью Мышкина власти решили разделить обвиняемых на 17 групп и судить их раздельно. В ответ заключенные бойкотируют суд, 120 человек официально отказываются присутствовать на судебных заседаниях. Их назвали «протестантами», оставшихся 73 обвиняемых, которые выразили готовность участвовать в заседаниях, в шутку называли «католиками».

Склонить общественное мнение на свою сторону правительству не удалось, несмотря на все пропагандистские ухищрения. «О том, что происходило в суде, распространились по городу самые неправдоподобные, но тем не менее возбуждающего характера слухи с партийной окраской. Некоторые сановные негодяи распространяли, например, слухи, будто бы исходившие от очевидцев, что подсудимые, стесненные на своих скамьях и пользуясь полумраком судебной залы, совершают во время следствия половые соития; с другой стороны, рассказывали, что подсудимые будто бы заявляют об истязаниях и пытках, которым их подвергают в тюрьме, но что жалобы их остаются «гласом вопиющего в пустыне» и т. п. Молчание газет и лаконизм “Правительственного Вестника” давали простор подобным слухам, которые в болезненно возбужденном обществе расходились с необычайной быстротой и всевозможными вариантами», - писал о процессе российский юрист Анатолий Кони.

Иллюстрация: Люба Березина

Корреспондент английской Times писал об абсурдности обвинений в антиправительственном заговоре: «Я присутствую здесь вот уж два дня и слышу пока только, что один прочитал Лассаля, другой вез с собой в вагоне “Капитал” Маркса, третий просто передал какую-то книгу своему товарищу».

Наблюдатели отмечали безукоризненную работу 35 адвокатов во главе с Владимиром Спасовичем. Они практически развалили обвинения, указывая на огромное количество противоречий в материалах следователей о едином заговоре. Из 193 обвиняемых сотрудничали со следствием и давали признательные показания в суде только трое.

В итоге приговор оказался значительно мягче, чем ожидалось. 28 человек были приговорены к каторге от 3 до 10 лет, 36 человек получили ссылку. Более 30 обвиняемым было зачтено предварительное заключение или они получили денежный штраф, а 90 человек – почти половина участников процесса – были оправданы. Но царь Александр II своим личным распоряжением для 80 из оправданных санкционировал административную высылку из Петербурга и Москвы.

Ни один из осужденных не подал прошения о помиловании.

На следующий день после приговора по «делу 193-х» революционерка Вера Засулич пришла на прием к губернатору Петербурга Федору Трепову и дважды в него выстрелила, тяжело ранив. Она мстила ему за публичное наказание для осужденного по делу о незаконной демонстрации Боголюбова - градоначальник в нарушение закона отдал приказ его высечь. Приговор по делу Засулич стал сенсацией - суд присяжных ее оправдал, общественное мнение было на ее стороне. А противостояние власти и оппозиции в России ужесточилось - в ближайшие годы революционеры перейдут от мирной пропаганды к террористическим методам ведения борьбы.

«Процесс 193-х»

18 октября 1877 года - 23 января 1878 года

«ПРОЦЕСС 193-х», «Большой процесс», - суд над участниками «хождения в народ» в Особом присутствии Правительствующего сената (Петербург) 18 октября 1877 года - 23 января 1878 года. Наиболее крупный политический процесс в царской России. Главные обвиняемые: И. Н. Мышкин, Д. М. Рогачев, П. И. Войнаральский , С. P. Ковалик. По процессу судились также А. И. Желябов , C. Перовская , Н. А. Морозов , М. П. Сажин, М. Ф. Грачевский, Л. Э. Шишко, М. Д. Муравский, Ф. В. Волховский, Л. А. Тихомиров, А. В. Якимова, М. В. Ланганс и др. Среди подсудимых было 38 женщин. Число арестованных по делу 193-х превышало 4 тысячи. Многие из них отбыли несколько лет предварительного одиночного заключения. К началу процесса 97 человек умерли или сошли с ума. Подсудимые были участниками не менее 30 разных (главным образом пропагандистских) кружков. Однако почти все они (177 человек) обвинялись в организации единого «преступного сообщества» с целью государственного переворота и «перерезания всех чиновников и зажиточных людей». Так как «Процесс 50-ти», который готовился одновременно, но прошел раньше, не дал властям желаемых результатов, гласность и публичность на «Процессе 193-х» были ограничены. Чтобы облегчить расправу над подсудимыми, суд разбил их на 17 групп для раздельного разбирательства дела. В ответ 120 подсудимых бойкотировали суд. Центральным событием «Процесса 193-х» была речь Мышкина, который обосновал революционную программу народников и заклеймил позором царский суд, приравняв его к публичному дому. Защита на «Процессе 193-х» была блестящей по составу (В. Д. Спасович, Д. В. Стасов, П. А. Александров, Г. В. Бардовский, А. Л. Боровиковский, В. Н. Герард, Е. И. Утин, А. А. Ольхин и др.) и солидарной с подсудимыми. Для поддержки обвинения были вызваны 472 свидетеля. Не в силах доказать заданное обвинение суд вынес приговор, очень мягкий сравнительно с тем, на который рассчитывало правительство: из 190 подсудимых (3 умерли во время суда) 90 были оправданы и лишь 28 приговорены к каторге. Однако Александр II санкционировал адм. высылку для 80 человек из оправданных судом. Перед отправкой на каторгу и в ссылку 24 героя «Процесса 193-х» передали на волю «Завещание» с революционным призывом.

«Процесс 193-х» дал сильный толчок освободительному движению в России. «Завещание» осужденных, речь Мышкина, отчеты о заседаниях суда стали оружием революционной агитации. Наряду с другими судебными процессами 1877-1878 годов «Процесс 193-х» ускорил переход народников от анархистского аполитизма к политической борьбе с самодержавием. Материалы процесса (главным образом речь Мышкина) обошли мировую печать и впервые возбудили интерес и симпатии широкой международной общественности к русскому освободительному движению.

Список подсудимых и приговор в окончательной форме:

Аверкиева (Прушакевич) Е. И. (1850 - после 1904) - ссылка в Сибирь; Аитов Д. А. (род. 1852) - засчитано предварительное заключение; Александров П. Э. (?) - оправдан; Александровский А. А. (род. 1851) - оправдан; Алексеева О. Г. (1850-1918) - оправдана; Андреева А. В. (род. 1849) - оправдана; Аносов Н. М. (род. 1850) - засчитано предварительное заключение; Ареопагитский И. И. (?) - оправдан; Аронзон С. Л. (род. 1854) - засчитано предварительное заключение; Артамонов А. К. (род. 1854) - засчитано предварительное заключение; Барков Н. М. (род. 1852) - засчитано предварительное заключение; Бенецкий В. А. (?) - оправдан; Биткин Н. P. (род. 1852) - оправдан; Блавдзевич И. П. (род. 1854) - засчитано предварительное заключение; Блавдзевич К. П. (род. 1852) - засчитано предварительное заключение; Бодяжин Р. А. (?) - оправдан; Божко-Божинский Г. Г. (род. 1851) - засчитано предварительное заключение; Бородулин Д. А. (род. 1855) - оправдан; Брешко-Брешковская Е. К. (1844-1934) - 5 лет каторги; Ваховская В. И. (род. 1850) - засчитано предварительное заключение; Введенский Н. Е. (1852-1922) - оправдан; Веревочкина М. И. (род. 1853) - оправдана; Виддинов А. И. (род. 1852) - оправдан; Виноградов С. И. (род. 1850) - засчитано предварительное заключение; Войнаральская Н. П. (род. 1853) - оправдана; Войнаральский П. И. - 10 лет каторги; Волкенштейн А. А. (1852 - после 1902) - оправдан; Волховский Ф. В. - ссылка в Сибирь; Воскресенский П. П. (род. 1852) - оправдан; Гауэнштейн И. И. (род. 1847) - засчитано предварительное заключение; Гвоздев М. Г. (род. 1850) - засчитано предварительное заключение; Гейштор М. Э. (род. 1855) - оправдана; Глушков И. И. (1849-1891) - оправдан; Глушков Н. И. (род. 1854) - засчитано предварительное заключение; Говорухо-Отрок Ю. Н. (1852-96) - засчитано предварительное заключение; Голиков Л. И. (род. 1851) - оправдан; Головин А. А. (1853-1919) - засчитано предварительное заключение; Голоушев С. С. (1855-1920) - засчитано предварительное заключение; Горинович Н. Е. (род. 1855) - освобожден от наказания; Городецкая В. Н. (род. 1858) - оправдана; Городецкий Л. С. (род. 1853) - засчитано предварительное заключение; Грацианов Н. А. (1855-1913) - оправдан; Грачевский М. Ф. - засчитано предварительное заключение; Гриценков М. А. (род. 1857) - засчитано предварительное заключение; Данилов В. А. (1851-1916) - засчитано предварительное заключение; Дегтярев С. Н. (?) - оправдан; Дическуло Л. А. (1847-1889) - оправдан; Добров И. И. (род. 1853) - засчитано предварительное заключение; Добровольский И. И. (1848 - после 1934) - 9 лет каторги; Дробыш-Дробышевский А. А. (1856-1920) - засчитано предварительное заключение; Духовской М. А. (род. 1852) - оправдан; Емельянов Е. Е. (род. 1842) - оправдан; Емельянов Н. И. (1852-1904) - ссылка в Сибирь; Ермолаева E. P. (род. 1851) - засчитано предварительное заключение; Жебунев В. А. (1847-1915) - оправдан; Жебунев С. А. (1849-1924) - ссылка в Сибирь; Желябов А. И. - оправдан; Жилинская О. И. (род. 1840) - оправдана; Жилинский Н. П. (1835-1877) - умер во время суда; Завадская E. P. (1852-1883) - оправдана; Зарубаев С. П. (род. 1848) - ссылка в Сибирь; Заруднева Л. Т. (род. 1856) - оправдана; Знаменский А. Е. (род. 1853) - засчитано предварительное заключение; Иванова С. А. (1856-1927) - ссылка; Кадьян А. А. (1849-1917) - оправдан; Каменьский Э. Ю. (род. 1843) - засчитано предварительное заключение; Кац M. H. (1853-1884) - засчитано предварительное заключение; Квятковский Т. А. (род. 1852) - 9 лет каторги; Кириллов И. С. (род. 1853) - засчитано предварительное заключение; Князевский П. Е. (род. 1852) - оправдан; Ковалик С. Ф. - 10 лет каторги; Козачек И. И. (род. 1849) - засчитано предварительное заключение; Комов А. И. (род. 1853) - оправдан; Корабельников С. И. (род. 1856) - оправдан; Корнилова А. И. (1853 - после 1938) - засчитано предварительное заключение; Костюрин В. Ф. (1853-1919) - ссылка в Сибирь; Кувшинская А. Д. (1851-1909) - засчитано предварительное заключение; Купреянов М. В. (1853-78) - ссылка; Курдюмов П. В. (?) - оправдан; Лазарев Е. Е. (1855 - после 1919) - оправдан; Ланганс М. В. - оправдан; Ларионов П. Ф. (1852-78) - ссылка в Сибирь; Лебедева Т. И. (1850-87) - засчитано предварительное заключение; Леонтьев А. А. (род. 1854) - оправдан; Лермонтов Ф. Н. (1847-78) - ссылка; Лешерн-фон-Герцфельд С. А. (1842-98) - ссылка; Ливанов А. И. (1850-1909) - ссылка в Сибирь; Литошенко Н. А. (?) - оправдан; Личадеев Н. А. (род. 1850) - оправдан; Ломоносов П. А. (род. 1856) - засчитано предварительное заключение; Лопатин В. А. (1848 - после 1917) - засчитано предварительное заключение; Лукашевич А. О. (1855 - после 1907) - ссылка в Сибирь; Любавский Ф. М. (род. 1855) - засчитано предварительное заключение; Макаревич П. М. (1851 - после1903) - ссылка в Сибирь; Максимов П. Д. (1853-1918)- оправдан; Малиновский А. А. (род. 1853) - оправдан; Махаев Н. М. (род. 1850) - засчитано предварительное заключение; Медведев И. И. (1850-78) - засчитано предварительное заключение; Мейер В. Я. (1851-84) - ссылка; Милоглазкин К. Р. (род. 1850) - засчитано предварительное заключение; Милоголовкин М. Н. (?) - оправдан; Мокиевский-Зубок С. В. (род. 1851) - засчитано предварительное заключение; Морозов Н. А. - засчитано предварительное заключение; Муравский М. Д. - 10 лет каторги; Мышкин И. Н. - 10 лет каторги; Неволин П. И. (род. 1856) - оправдан; Нефедов М. Д. (род. 1852) - оправдан; Низовкин А. В. (1851-79) - освобожден от наказания; Никитина М. Г. (род. 1857) - оправдана; Никифоров Н. С. (1850-1912) - засчитано предварительное заключение; Никольский И. И. (род. 1851) - оправдан; Овчинников Е. М. (1851-1912) - оправдан; Орлов М. А. (род. 1852) - засчитано предварительное заключение; Орлов П. А. (1856-90) - оправдан; Осипов В. А. (род. 1854) - засчитано предварительное заключение; Осташкин В. А. (1854 - после 1903) - ссылка в Сибирь; Павловский И. Я. (род. 1853) - засчитано предварительное заключение; Палимпсестов А. Я. (род. 1854) - оправдан; Панютина В. Н. (род. 1852) - оправдана; Перовская С. Л. - оправдана; Петропавловский Н. Е. (1853-1892) - оправдан; Покровский П. И. (род. 1845) - оправдан; Польгейм И. О. (род. 1856) - оправдана; Пономарев А. А. (род. 1853) - оправдан; Попов Н. М. (род. 1854) - оправдан; Потоцкая М. П. (род. 1851) - оправдана; Прозоровский А. И. (род. 1854) - оправдан; Прокопьев Г. Г. (род. 1844) - оправдан; Пумпянская Э. В. (?) - оправдана; Пыпин А. А. (?) - оправдан; Пьянков И. П. (1855-1911) - засчитано предварительное заключение; Рабинович М. А. (1857-85) - ссылка в Сибирь; Рогачёв Д. М. - 10 лет каторги; Рогачёва В. П. (1851-1890-е гг.) - оправдана; Румянцев Л. Д. (ум. 1878) - оправдан; Сабелькин В. И. (1857-1877) - умер во время суда; Саблин Н. А. (1849-81) - засчитано предварительное заключение; Сажин М. П. - 5 лет каторги; Сахарова О. И. (род. 1854) - оправдана; Семенов Ф. С. (род. 1858) - оправдан; Серебровский В. П. (?) - оправдан; Серебряков М. М. (род. 1852) - оправдан; Серышев Д. Н. (род. 1852) - оправдан; Сидорацкая (Ободовская) А. Я. (род. 1847) - оправдана; Синегуб С. С. (1851-1907) - 9 лет каторги; Скворцов Н. И. (род. 1851) - ссылка в Сибирь; Соколов Д. П. (род. 1853) - засчитано предварительное заключение; Соловцовский М. Г. (1851 - после 1890) - оправдан; Соловьев Т. А. (род. 1854) - оправдан; Софинский Г. А. (род. 1842) - оправдан; Союзов И. О. (1846-1904) - 9 лет каторги; Спесивцев И. Г. (род. 1836) - оправдан; Спесивцев M. P. (род. 1855) - засчитано предварительное заключение; Стаховский В. А. (1851-1917) - ссылка в Сибирь; Стопане С. А. (1857-1902) - ссылка в Сибирь; Субботина С. А. (1830-1919) - засчитано предварительное заключение; Судзиловская Е. К. (род. 1854) - оправдана; Супинская Е. В. (1853-79) - ссылка; Теплов Н. Н. (род. 1851) - оправдан; Терновский Г. Я. (род. 1857) - засчитано предварительное заключение; Тетельман Л. А. (1850-77) - умер во время суда; Тихомиров Л. А. - засчитано предварительное заключение; Траубенберг Л. Р. (род. 1855) - оправдан; Трезвинский И. Д. (1853-78) - засчитано предварительное заключение; Троицкий П. С. (род. 1852) - оправдан; Тушинская А. С. (род. 1849) - оправдана; Усачев В. А. (род. 1850) - оправдан; Фаресев А. И. (1853-1928) - засчитано предварительное заключение; Федорович Д. В. (род. 1851) - оправдан; Фетисов Ф. А. (род. 1848) - оправдан; Фетисова О. П. (род. 1844) - засчитано предварительное заключение; Филадельфов В. В. (род. 1855) - оправдан; Фишер В. Ф. (род. 1846) - засчитано предварительное заключение; Фомин Ф. В. (род. 1856) - оправдан; Франжоли А. А. - засчитано предварительное заключение; Чарушин Н. А. - 9 лет каторги; Чарыков А. А. (род. 1853) - оправдан; Чернявский И. Н. (род. 1850) - ссылка в Сибирь; Чудновский С. Л. (1849-1912) - ссылка в Сибирь; Шавердова М. А. (?) - оправдана; Шатилова В. А. (род. 1856) - оправдана; Шевырева О. Д. (род. 1854) - оправдана; Шишко Л. Э. - 9 лет каторги; Щеглов Г. А. (род. 1845) - засчитано предварительное заключение; Щепкин В. Н. (род. 1849) - засчитано предварительное заключение; Щиголев Л. М. (род. 1854) - засчитано предварительное заключение; Эдельштейн М. В. (род. 1839) - засчитано предварительное заключение; Эндауров Н. И. (род. 1838) - отрешение от должности и штраф; Юргенсон Н. А. (1855 - после 1954) - засчитано предварительное заключение; Юркевич Ф. И. (род. 1857) - оправдан; Якимова А. В. - оправдана; Янов А. Н. (?) - оправдан; Ярцев А. В. (1850-1919) - засчитано предварительное заключение.

Н. А. Троицкий. Саратов.

Советская историческая энциклопедия. В 16 томах. - М.: Советская энциклопедия. 1973-1982. Том 11. ПЕРГАМ - РЕНУВЕН. 1968.

Далее читайте:

Народная воля , революционно-народническая организация, образовалась в августе 1879 г.

Земля и воля , тайное революционное общество, существовало в 1870-е гг.

Петрашевцы , участники кружка М. В. Петрашевского (1827-1866).

Литература:

Стенографич. отчет по делу о революц. пропаганде в империи. Заседания Особого присутствия правительствующего Сената, т. 1, СПБ, 1878; Гос. преступления в России в XIX в., т. 3, (б. м., б. г.); Процесс 193-х, М., 1906; Письма участников процесса 193-х (публ. Р. М. Кантора), "КА", 1924, т. 5; К истории процесса 193-х (публ. К. Г. Ляшенко), "ИА", 1962, No 3; Финал процесса 193-х (предисл. Ш. М. Левина), "КА", 1928, т. 5(30); Антонов В. С., К процессу 193-х, "Вопросы архивоведения", 1961, No 1; Якимова A., "Большой процесс" или процесс 193-х, "КиС", 1927, No 8(37); Чудновский С. Л., Из давних лет. Воспоминания, (M.), 1934; Троицкий Н. A., Процесс "193-х", в сб.: Обществ. движение в пореформ. России, M., 1965.